Бескрылые птицы - [26]

— Ну пожалуйста, — просила она. — Не так уж это сложно.

— Вы хотите, чтобы я написал на этом голубе?

— Да, всего лишь.

Айсе и Поликсена надеялись взглянуть на легендарный беспорядок в доме учителя, но, к их огорчению, Леонид велел ждать в дверях. Вернувшись с ручкой и чернильницей, он сказал:

— Покончим с этим здесь.

— Я не хочу, чтобы вы писали чернилами, — твердо заявила Поликсена. — Пишите этим. — Она вручила Леониду закупоренный пузырек с причудливо скособоченным горлышком.

— Но это вода! Кто же пишет водой?

— Макайте перо и пишите, — полыхнула глазами женщина: ее уже раздражали досадные отнекивания учителя. — Это не вода, а слезы.

— Слезы?!

— Да, слезы. Когда маму похоронили, я каждый день приходила на кладбище и плакала. Это мои слезы.

Не в силах скрыть удивления, Леонид поднял пузырек на просвет.

— Боже праведный! — воскликнул он. — Я и представить не мог, что люди до сих пор этим занимаются!

— Многие так поступают, — сообщила Поликсена. — Но мало кто собирает столько слез.

— Мое дело, конечно, маленькое, но не у всех такие хорошие дочери, как надо, — присовокупила Айсе.

Покачивая головой и сопя, Леонид покорился женщинам, которые достали из клетки несчастную голубку и успешно ее обездвижили. Айсе двумя пальцами зажала птице ноги, а Поликсена ладонями прижала крылья. Выгибая шею, голубка отчаянно озиралась, Филотея обеими руками держала пузырек, а Леонид, обмакнув перо, приготовился писать. Поликсена продиктовала:

— Так. «Любимая мама, мир праху твоему, ибо все увидели, что ты невиновна. Твоя дочь Поликсена, которая шлет тебе эту весточку и никогда тебя не забудет».

Леонид поморщился: послание было составлено на возмутительной смеси паршивого турецкого и дрянного греческого. Мелькнула мысль: пиши что угодно или вообще ставь закорючки — бабы не догадаются. Но учитель подавил в себе непрошеное высокомерие и, обмакивая перо в пузырек со слезами, добросовестно вывел послание на птичьей спине, хотя получалось так-сяк — на перьях толком не напишешь, и не видно, что уже написал.

— Ваша мать умеет читать? — спросил он.

— Нет, — ответила Поликсена.

— Тогда как она это прочтет? — Леонид дернул ртом и снисходительно вскинул бровь.

Женщины переглянулись, и Поликсена, жалеючи посмотрев на учителя, терпеливо объяснила:

— В садах по ту сторону реки грамотные найдутся, кто-нибудь ей прочтет.

— Буквы же не видны.

— Мертвые умеют читать слезы.

— Понятно, — в некотором смущении сказал учитель, опуская бровь. Ему хотелось узнать, почему Айсе, супруга ходжи, не попросила мужа написать послание, но, испугавшись долгих и путаных объяснений, он сдержал свое любопытство. Леониду не приходило в голову, что Айсе, как все женщины, предпочитает часть своей жизни сохранить от мужа в тайне.

Когда визитеры с голубкой ушли, учитель вернулся в дом и раскрыл сверток. В нем лежал небольшой, но соблазнительный сладкий клад: лукум, тулумба татлиси и везир пармаги. У Леонида потекли слюнки, он устроился на стуле и, запихивая в рот сладкие лепешки с оладьями, размышлял: «Невероятно! Ведь это наследники Александра, Константина и Сократа! Совсем как дети!»

Айсе, Поликсена и Филотея отправились к церкви. Айсе ждала у ворот, а мать с дочерью, прошли к уже закопанной Лидией могиле. Поликсена велела дочке открыть дверцу клетки, а сама быстро схватила и осторожно достала голубку.

— Ну смотри, — очень серьезно сказала она, глядя птице в глаза. — Не вздумай сразу лететь к муженьку и подружкам. Разыщи мою мать, удостоверься, что кто-то прочитал письмо, и тогда делай, что хочешь. Я узнаю, как ты все исполнила — мама расскажет мне во сне. Если обманешь, будет плохо — твои детки превратятся в ворон, а когда помрешь, земля тебя не примет. Ну, лети, красавица!

Поликсена поцеловала голубку между крыльев и велела Филотее сделать то же самое. Девочка удивилась: на вид мягкие перышки оказались твердыми и упругими. Поликсена подбросила голубку в воздух. Птица взлетела, кругами поднимаясь все выше, а женщины махали ей вслед и кричали: «Счастливого пути!» Поликсена запрыгала от радости:

— Она полетела на восток! Видели? На восток!

Она подхватила спорхнувшие с высоты два мягких перышка и велела дочери сохранить их на память.

Филотея висла на руках Поликсены и Айсе и болталась корзинкой, когда те спускались с холма, радостно обсуждая, как все хорошо получилось. Проходя мимо дома Леонида-учителя, Айсе округлила глаза и прошептала:

— Невероятно! Такой образованный мужчина, а не знает, как отправить весточку усопшим.

16. Мустафа Кемаль, пехотный лейтенант, год 1474 (4)

Далеко от Эскибахче — триста миль через горы, минуя Денизли, Ушак и Бурсу, за Мраморным морем — Мустафа Кемаль учится в военном училище в Стамбуле. Идет 1899 год, и гордый юный македонец, который в детстве, играя в чехарду, отказывался сгибаться и говорил: «Если хотите, прыгайте через меня в полный рост», теперь всего лишь незаметный провинциал, ошеломленный буйным модернистским распутством в христианской части города и средневековой оцепенелостью и упадком в мусульманской.

Жизнь в училище тяжела. Тут заведено, что сержанты бьют курсантов, если те не обращаются к ним «эфенди», а кормежка хуже, чем в английской общественной школе. Газеты, книги и спиртное запрещены, насаждается исламское благочестие, в Рамадан следует непременно поститься. А в христианской части города полно газет, баров и борделей. В кафе «Пти-Шан» подают виски, а еще есть многолюдные бары «Йонио», «Стефан», «Яни», куда частенько заглядывают армяне, греки и невероятный левантийский сброд. Мустафа приятельствует с Али Фуатом — курсантом из хорошей семьи; они совершают лодочные походы, практикуются в риторике, ездят на острова и спят в лесу в палатке. Али знакомит друга с ракы́, и Мустафа, пригубив, восклицает: «Какой чудесный напиток! Он пробуждает желание стать поэтом!» Водка определит судьбу Кемаля. Она станет его снотворным, поможет преодолеть застенчивость, придаст вдохновения, осложнит отношения с людьми и в конце концов прикончит. Мустафа продолжает читать труды великих французских мыслителей и задумывается о необходимости что-то предпринять для спасения своей страны от чужеземцев и от нее самой. У него появляется привычка к усиленным ночным размышлениям, что порождает бессонницу. Он поклоняется одновременно Наполеону Бонапарту и Джону Стюарту Миллю