Бесконечные Вещи - [47]

^[213].

В тот июльский день, когда он написал последние страницы книги, он спустился на Кампо ди Фьоре, выпил и пошел туда, где стоит бронзовая статуя этого человека, нелепо закутанного в доминиканское облачение, которое он давно сбросил; капюшон закрывал его изможденное лицо мученика. Он купил розы у цветочниц и поставил их перед памятником, а юноши и девушки, флиртовавшие и шутившие рядом с фонтаном, с любопытством глядели на него.

Сейчас эта книга — «Путешествие Бруно» — стоит на его полках, и не одно издание, и на каждом из них, на обороте, есть его фотография. Прелестный эфеб^[214], если он мог так сказать о себе: копна бледно-золотых волос, скулы, загорелые на неаполитанском солнце, лукавый и самоуверенный взгляд. Это была книга, написанная молодым человеком, афористичная и умная, не то чтобы плохая, но, может быть, недостаточно хорошая.

«Первый человек в истории Западной цивилизации, пришедший к мысли, что вселенная бесконечна», — написал он матери, посылая ей из Рима экземпляр книги, и вот письмо, которое она написала в ответ (он так и не узнал, прочитала ли она книгу). Большую часть ее письма занимала цитата из одного из тонких и отвратительно напечатанных трактатов, которые считались священными в ее секте, хотя на самом деле в них мало кто заглядывал: «Иалдабаоф^[215] желал совершить Творение как вечную и бесконечную Плерому, находясь в заблуждении, что такая вещь может быть создана, что он сможет воспроизвести Вечность из всегда удлиняющихся огромных промежутков времени и Бесконечность из постоянно умножающихся огромных пространств. Таким образом, он последовал за Ложью и Тьмой, гордый в своем неблагоразумии».

В любом случае, насколько мог сказать Крафт, разве человек бомбы, Эйнштейн, не согласился, разве он не сказал, что вселенная неограниченна, но вовсе не бесконечна, и что человек, вылетевший с земли по прямой линии, никогда не достигнет ее границ, но, непрерывно двигаясь по прямой, вернется в то самое место, из которого отправился?

Как и сделал Феллоуз Крафт. Даже не претендуя на то, что находки высокой науки могут быть связаны с крошечным циклом человека. Но в конце своей писательской жизни он вернулся назад, туда, где находился в самом начале: в Рим, к Джордано Бруно. Опять он на своих страницах судил его и осудил, надел на его голову высокий шутовской колпак, привязал к спине осла, и подгоняемый плетью осел вынес философа из тюрьмы, провез по улицам мимо насмехающейся, кровожадной или равнодушной толпы до Кампо ди Фьоре, где был воздвигнут столб. Крафт был готов, но неспособен или не желал опять сжечь его.

Он положил руки на страницы, описывающие этот день, не все из них имели смысл. «Бесконечные вещи», обычно говорила мать и писала в письмах тоже: маленькая эякуляция или словесный выдох, бесконечные вещи этого мира, поймавшие ее в ловушку; они докучали ей или требовали ее внимания, как голодная овца. На третьем десятке и он сказал сам себе: «Бесконечные вещи», сказал в те дни, когда отправился в новенький Старый свет; бесконечные вещи, его маленькая молитва и мантра, которую он говорил, стоя в гондоле или на запруженной и вонючей зарубежной улице. Для матери это означало бесконечное мистическое умножение вещей. Но для него это были вещи, которые никогда не кончаются: путешествие, опьянение мыслями, взглядами, словами и возможностями; секс, море, детство и открывающийся отсюда вид, и дорога впереди.

Но сейчас ему показалось, что это могло означать и вещи без концов, без границ. Вечное возвращение. Лимб потерянных душ. Смерть. Путешествие Бруно в Ад, все еще продолжающееся, из той книги в эту.

Быть может, есть способ в этот раз освободить его. Дать ему уйти.

Высокие напольные часы в дальней комнате зажужжали и пробили один раз, как и его сердце.

Да: есть способ освободить его, позволить всему этому совершиться так, как оно совершилось, как и должно было, но абсолютно другим. Крафт взял исписанные листы в руки и посмотрел на слова, на которые указывали его пальцы.

Может быть, может быть, способ есть.

Глава вторая

Да: этот маленький осел, ослик, который вез его.

Посреди «Магнификата»^[216] Пирс Моффет хлопнул рукой по лбу и забормотал, наконец-то поняв и упрекая сам себя; окружающие его братья удивленно повернулись и посмотрели на него. Его не столько поразила внезапная догадка, сколько собственная глупость: как он мог так долго тасовать, перетасовывать и вчитываться в эти страницы, и никогда не замечать.

Боже мой: маленький ослик.

Но потом он подумал: нет, он, наверно, ошибается; он помнил эту сцену не такой, какой она была у Крафта в рукописи, но такой, какой он, Пирс, написал бы ее или мог бы написать сейчас, потому что именно так все становилось на место: он с трудом подавил импульс вскочить посреди молитвы, перебраться через ноги и колени братьев, заполнивших церковную скамью, как театрал, которому надоел спектакль, и убежать в свою маленькую комнату, чтобы найти эти страницы.

Magnificat anima mea^[217] пел хор или должен был петь. Сейчас все по-английски, только изредка попадался латинский григорианский хорал