Бесиво - [2]

В районном городишке, тем более где ни поездов, ни пароходов, там все иначе. Кто такой народный заседатель районного суда? Ни к суду как к процессу, ни к народу как к обществу — никакого отношения. Полнейший ноль. Все его знают и понимают, как ноль. И вдруг этот ноль вроде пластилиновой мультяшки начинает обретать формы одна другой чуднее. И что откуда берется?! Сперва берется движение. Начинает мелькать. То вдоль улицы, то поперек. Потом берется голос. Никто ведь даже не подозревал, что умеет говорить. Люди рты разевают от удивления, а ему, чебурашке, того и надо. Через рот в два раза слышнее, чем через уши. «Дам!» — говорит опассионаренный ноль. «Ам!» — отвечает естественным рефлексом удивленный народ. Не верит, презирает, но рефлекс первичнее веры и презрения. И в том не специфика районного народа, но особенность географическая: городок без транзита, где человечий интерес весь внутри себя, где в каждом квартальчике свои, остающиеся не известными миру шекспирианы, не востребованные не только литературой, но зачастую даже милицией…

Мы встретились с Федором Кондратьевичем Лытовым, пенсионером и районным поэтом, в крохотной прихожей редакции «Знамя ленинизма» по предварительному звонку, когда после заверения в моей безусловной патриотической политориентации он и назначил время и место встречи. В свои шестьдесят пять Федор Кондратьевич был весьма крепок, костист и даже кудреват. Борцовые качества крепко впечатались в чертах его угловатой физиономии. Он был определенно симпатичен, и, когда жал мне руку, как товарищу по борьбе, я испытал угрызения совести, поскольку мой интерес к нему носил откровенно корыстный — литературный характер.

— Вот! — сказал он торжественно, впечатывая мне в ладонь листки со стихами. — Сегодня они у меня не отвертятся!

Кивнул злорадно в сторону кабинета редактора газеты.

— Ну объясните мне, тупому провинциалу, как это: некто, в сути ничтожество, ничего не имел, ничего не создал и не изобрел — и вдруг миллионер, олигарх, говорит: надо уметь делать деньги, и все с ним соглашаются, жмут руку, про политику советуются… Нет, может, я просто не в курсе? Какое-нибудь приличное объяснение такой факт имеет или нет? Вы ж там, в Москве… это ж все у вас на глазах… Ну есть объяснение, чтоб я на этих олигархов смотрел не как на воров обыкновенных? Ведь если я смотрю как на воров, я же справедливо хочу, чтоб их всех к ногтю, а мне, может, неприятно хотеть кого-то к ногтю! Так как мне быть? Ну хамство! Высшей меры хамство! Они ж даже не оправдываются. Считают, что я, как говорится, ноль без палочки, на мое мнение и понимание им чхать с колокольни! Я для них быдло завистливое. Я же — нет! Я просто понять хочу! Имею право наконец! Если все дело в экономических фортелях, которых я не понимаю по необразованности, тогда будь добр, объясни, я необразованный, но не дебил, пойму! Или как? Как у Блока? «В заколдованной области плача…»? Так вот: плача в заколдованной области экономики, уж поверьте, народ знает цену своим слезам…

Внезапный страстный монолог Федора Кондратьевича поверг меня в истинное смятение и смущение. Чтоб собраться с мыслями, уткнулся в стихи, отпечатанные на плохой машинке в один интервал, вникнуть, конечно, не мог, понял, что стихи про них, про этих самых олигархов, где достается им от автора на орехи… Автор меж тем притиснулся к моему уху и шептал многозначительно:

— Ладно я — старый и безопасный. А если кто помоложе, да с такими же чувствами, это рано или поздно — что? Знаете ведь! Бунт! Но с классиком я не согласен. Беспощадный бунт, но не бессмысленный, это где-нибудь в Африке бунты бессмысленные, в России же матушке всегда со смыслом. В том, может, и наша трагедия историческая, что не постигаем вовремя смысл бунта народного, а? У меня, если хотите, концепция на этот счет…

Я не хотел концепции, я хотел информации про бывшего судебного заседателя, к тому же местный член творческой гильдии имел весьма тяжелое дыхание, предпочитая, видимо, пищу с чересчур ароматическими приправами. Я уклонялся, а он прислонялся, придерживая меня за локоть.

— Как происходит? Злость накапливается дискретно, как дождевая вода в лужах.

Пока дискретно, неопасно. Так думает власть. Всегда так думала. А если чем-то острым да канавку через все лужи по спуску? А? Чтобы злость заработала, нужна провокация. Сейчас откуда хошь провокацию жди. Шахтеры, положим, или эти, неофашисты, или супердемократы какие-нибудь. Заметьте при том, восстания и не надо. Простых массовых беспорядков достаточно, чтоб всеобщая злость вдруг заработала. Именно вдруг!

Крайне возбудившийся, Федор Кондратьевич потянул меня за локоть к себе, вырывая при этом из моих рук листки со стихами.

— Это правда, что олигархи держат наготове самолеты?

— Не знаю… Не видел…

Отпустил меня, выпрямился, взгляд осудительный.

— Э…э! Зачем же тогда в Москве живете, если ничего не знаете. С каждого москвича нынче особый спрос. Особый! Нет, мне, конечно, приятно, что наша мелочовка кого-то заинтересовала, как говорится, весь к вашим услугам, информацией владеем, обстановку сечем и тэ дэ. — Глянул на часы, постучал ногтем по стеклу. — И что? А согласно информации не далее чем через четверть часа интересующее вас лицо, наш самодельный местный благодетель, наш новоявленный Фома Описькин, именно так, Описькин, должен собственной персоной объявиться в сем помещении для личного общения со свободной демократической прессой. О свободе и демократии я вам опосля разъясню.