Беседы великих русских старцев. О Православной вере, спасении души в различных вопросах духовной жизни - [20]

В продолжение Священной литургии я не слыхал ничего, что читалось и пелось, а только лил горячие слезы, так что слезы эти видели все, хотя никто не понимал их, кроме одно­го тут бывшего Саровского послушника Иоанна Степанова, в последствии иеродиакона Уфимского Успенского монастыря Феоктиста.

По окончании проскомидии старец еще раз обратился ко мне со словами: «Ну, прости же, возлюбленнейший мой отец Иоанн, и благослови меня уйти в алтарь». Там он обыкновен­но стоял во время литургии, когда приобщался Пречистых Таин Христовых.

При конце Священной литургии я поручил другому брату допеть окончание, а сам поспешил в алтарь, чтобы еще в пос­ледний раз удостоиться благословения отца Серафима и по­просить его святых молитв. Когда я подошел к нему, он сни­мал в это время епитрахиль и поручи и, увидав меня, предварил мой поклон своим поклоном и потом облобызал меня своими священными устами. Уходя, он еще раз обнял мою голову своими преподобными руками и сказал: «Ну, про­сти же, возлюбленнейший мой отец Иоанн, и помни все сло­ва убогого Серафима; запечатлей их в сердце твоем, с ними всегда и ходи».

После того отец Серафим простился и со всеми тут быв­шими братиями; всех благословил, облобызал и, утешая, всем говорил: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте; нам венцы готовятся».

Простившись со всеми, он приложился ко кресту и к об­разу Царицы Небесной и, обойдя кругом Священный Пре­стол, сделал обычное поклонение и вышел в северные двери, чего прежде никогда не делал, как бы назнаменуя этим, что каждый человек входит в жизнь одними дверьми, то есть рож­дением, а отходит от жизни другими, то есть смертью. Вече­ром того же дня келейный отца Серафима слышал, как он пел в своей келье пасхальные и другие духовные песни.

На другой день, по обычаю, я пел за ранней обедней и только что кончил «Достойно», как вдруг увидел в дверях мальчика лет шестнадцати, ангеловидного, которого я счел тогда за живописца, но после нигде не мог отыскать его. Он спрашивал келейника отца Серафима и наскоре сказал что-то о пожаре и о смерти.

Меня так поразили эти слова, что я уже не мог допеть конца обедни, а попросил других; сам же тотчас поспе­шил в келью отца Серафима и нашел там в сенях большое замешательство. В дверях кельи отца Серафима затлелась книга, вероятно, от упавшей свечи с подсвечника, близ две­рей поставленного. Надо заметить, что этот подсвечник ни­когда не стоял прежде у дверей кельи, и потому, вероятно, тлением книги старец хотел, по воле Божией, известить бра­тию о своем отшествии. Притом же и самая дверь, прежде всегда запертая, на этот раз была недотворена, так что, пока тлелась книга, дым постоянно вытягивался в сени и наполнял их. На этот дым пришел келейник отца Серафима с другим братом, и как только отворили они двери сеней, тотчас весь дым и повалил вон. Перепугавшись, они бросились за снегом, принесли его на лопате и набросали на тлевшую книгу. От этого произошел пар, который вместе с дымом потянулся из сеней. В эту минуту прибежал я и тотчас спросил: «Где ба­тюшка?» Но они ничего не могли сказать мне, наверное, по­тому что совершенно занялись дымом.

Тогда я вошел с молитвой в келью отца Серафима и уви­дел, что он стоял на коленях в обычном своем белом балахон­чике, с медным Распятием на груди, с открытой головой и с крестообразно сложенными на груди руками, перед образом Божией Матери «Умиление». Глаза его были закрыты, но лицо оживлено Богомыслием. В келье же было совершенно чисто и ясно, и я подумал, что старец находится в молитвенном подвиге. Подождав немного, я сказал ему: «Батюшка! Разве вы не видите, что у вас книжка горит?» Но он не дал мне от­вета. Через несколько минут я снова повторил мой вопрос, но старец так же безмолвствовал.

Тогда мне вдруг припомнилось все, что старец накануне говорил мне перед Священной литургией: какие давал настав­ления и сладкие обеты молиться за меня и как потом про­стился со мной и со всеми тут бывшими братиями. Я бросил­ся к старцу и только что хотел припасть к нему, как он сам пал на мою грудь еще совершенно теплый, как будто дух его в это самое мгновение оставлял тленную свою оболочку.

Я не описываю здесь моей скорби, без сравнения сильней­шей той, которая поразила меня накануне, потому что опи­сывать эти минуты невозможно. Довольно сказать только то, что я желал и порывался тогда быть сам зарытым вместе с моим старцем.

Весть о кончине отца Серафима быстро разнеслась повсю­ду, и тогда все окрестные жители сбежались в Саровскую пу­стынь. Мало сказать, что все скорбели и плач был общий по разлуке с подвижником, которого жизнь была примером бра­тии и украшением Православной Церкви; все чувствовали тогда и пересказывали потом, что как будто пустота какая или тьма внезапная после сильного света ощутительно покрыли души и самые жилища их.

Тело праведника лежало восемь суток в Успенском соборе, и в это время вся Саровская обитель, наполненная тысячами народа из окрестных мест и соседних губерний, представляла только слезы и рыдания. Все наперерыв спешили облобызать в последний раз великого старца.