Беседы великих русских старцев. О Православной вере, спасении души в различных вопросах духовной жизни - [103]

Еще раз я Петровками в Оптиной готовилась к причаще­нию. Народу приезжего было очень много. Приехали при мне из Курска две госпожи. Одна была помещица, а другая город­ская. Эта последняя, незадолго перед приездом, овдовела. Ос­талась после мужа с шестью детьми и с большим каким-то делом на руках, о котором и приехала посоветоваться со стар­цем. Помещице батюшка почему-то велел остаться пожить в Оптиной, а ту вдову, после неоднократного с ней занятия на­едине, отпустил домой, сказав ей, чтобы она предварительно съездила в Тихонову пустынь помолиться угоднику Божию преподобному Тихону. Помещицу же, как она ни просилась ехать вместе домой и к преподобному Тихону, батюшка не пускал. Я в то время сильно разболелась зубами и лежала у батюшки в хибарке на диване и потому была свидетельницей всего разговора старца с ними. Молодая вдовушка уехала, а помещица осталась, впрочем, очень недовольная на старца за то, что он ее оставил. Прошло дня два, и я стала замечать за ней, что как только старец выйдет к нам на благословение, ее начнет дергать, и изнутри у нее выходят какие-то неопре­деленные звуки. Уйдет батюшка к себе, она сделается спокой­ной. К батюшке она не просилась, а когда он ее позовет через келейника, идет. Раз выходит она от него и держит в руках пузырек со святым маслом от мощей святого великомученика целителя Пантелеимона, из батюшкиной кельи. Вероятно, старец сам ей дал его, но она тотчас же стала отдавать его мне, упирая на то, что я больна, а ей это не нужно. Наконец она не вытерпела. Дня через два без благословения старца наняла лошадей и тарантас и с какими-то двумя попутчиками собра­лась уезжать в Тихонову пустынь, а оттуда должно быть до­мой. Садясь в тарантас, она с одним попутчиком барином поссорилась за место, на котором ей хотелось сесть, и так в этом случае была настойчива, что тот, для прекращения даль­нейшего спора, пересел на передок. Между тем это для него было счастьем. Как только они переехали на оптинском па­роме речку Жиздру и стали на подмостки, необъяснимым ни для кого из нас образом огромная тяжелая цепь, на которой укреплено было бревно парома, оборвалась, и поднявшееся бревно ударило прямо по голове проезжавшую в это время в тарантасе барыню так сильно, что она вся обагренная кровью и без всяких признаков жизни привезена была обратно в гос­тиницу. Голова ее была проломлена. И хоть она оказалась живой, но без памяти. Жизнь ее была в опасности. Сейчас побежали сказать о случившемся старцу. Он прислал свой ба­лахончик, которым и велел покрыть ее. Скоро она опомни­лась. Батюшка разрешил наше недоумение, от чего могло обо­рваться бревно, сказав: «Много уж их (то есть бесов) насело на него». Мы сами все, сколько нас ни было народу в мо­настыре, и монахи ходили смотреть на паром и на толстую оборванную цепь. Так барыне, добровольно не хотевшей по­слушаться старца — остаться пожить подле него, — пришлось это сделать и поневоле. Тут я уехала из пустыни и не знаю, сколько она прожила в ней. Через несколько месяцев мне пришлось разговориться с одним курским архимандритом, отец которого был священником в имении упомянутой поме­щицы. Он мне сказал, что она в свое время была ужасная кре­постница и много тяжелых дел было у них в семье, от чего она сделалась как бесноватой. Дети ее бросили. Вот она и собра­лась к старцу за советом.

Помню еще, приехали к батюшке две сестры, одна замужняя, а другая молодая девушка. Старец вышел на общее благослове­ние. Замужняя и спрашивает его, благословит ли он ей выдать сестру замуж в другую губернию за полтораста верст от них: же­них — очень хороший человек. Батюшка взглянул на невесту и спросил: «Голова у тебя болит?» Она ответила: «Да». — «Левый бок болит?» — еще спросил старец. Та сказала: «Очень болит». Тогда, обратившись к замужней сестре, он сказал: «Как же отда­вать замуж? Подождать год». Батюшка ушел, и я слышу — сест­ра ей говорит: «Да разве у тебя болит бок? Ты мне об этом ни­когда не говорила». Та тихо ответила: «Я скрывала».

Была я раз у старца весной, в самое половодье. При мне приехала к нему какая-то вдова лесопромышленника, продол­жавшая и по смерти мужа заниматься его промыслом. Водой унесло у нее с берега неизвестно куда лесного материала на тысячу рублей. Она приехала спросить старца, что делать. Батюшка при мне, на общем благословении, сказал ей утвер­дительно: «Отправляйся в такое-то место, там найдешь твой лес; вернешь его на пятьсот рублей, а половина пропала». Она поклонилась батюшке в ножки и поспешила уехать.

В пятнадцати верстах от Оптинского скита в лесу жил сто­рож лесной с женой и двумя маленькими детьми. Однажды летом, в послеобеденную пору, врывается при мне в хибарку сторожиха с криком и в слезах. Меньший сынок у нее про­пал. Дело было так: жена отправилась зачем-то в город на ло­шади, а лесник — в лес. Дети оставались одни. Старшей де­вочке было пять лет, а мальчику ребенку — год с чем-то. Он мог только ходить, но еще не говорил. Увидав отъезжавшую мать, ребенок с криком погнался за ней. Мать, понадеявшись на старшую девочку, что она его остановит, поехала, не огля­дываясь. Долго ей чудился крик сынишки. Приехав из города поздно вечером, несчастная мать и вернувшийся из лесу отец не нашли сынишку дома. В хате была одна девочка. Всю ночь они проходили с фонарем по всем лесным тропинкам, а так­же и утро, но поиски их были тщетны. Выбившись из сил и решив, что ребенок съеден волками, оба они через сутки при­шли к старцу. На мать жалко было и взглянуть. Тотчас же они приняты были старцем, который немедленно послал их обо­их отслужить молебен пред Казанской иконой Божией Мате­ри, а после вновь отправиться на поиски. Молебен был отслу­жен, но после этого поиски их были уже не напрасны. Версты за четыре от своей сторожки они нашли своего мальчика здо­ровым и веселым. Сидел он под кустом, и, несмотря на то что прошло более суток со времени его пропажи, не было замет­но, чтобы он был голоден или плакал, а как будто спал. Все это было при мне, и я сама все это видела и слышала.