Беседы со Сталиным - [30]

Лед сломал Сталин. Только он мог это сделать, потому что только он не подвергался опасности критики за неверный шаг. Он просто встал, поднял бокал и обратился к Тито «товарищ», добавив, что не хочет называть его «мистер». Это возродило дружескую, оживленную атмосферу. Шубашич тоже довольно улыбался, хотя трудно было поверить в то, что он делал это искренне; недостаток притворства не был отличительной чертой этого политика, у которого не было ни идей, ни каких-либо твердых основ.

Сталин начал шутить, бросать через стол реплики и колкости, весело похохатывать. Возродившись, атмосфера не погасла.

Дедушке Калинину, который едва видел, было трудно находить свой бокал, тарелку, хлеб, и я все время заботливо помогал ему. Всего за час или два до этого Тито нанес ему протокольный визит и сказал мне, что старик не так уж и дряхл. Но из того, что сообщил Тито, и из замечаний Калинина на банкете можно было прийти к противоположному выводу.

Сталин, конечно, знал о немощности Калинина, но устроил над ним неуклюжую насмешку, когда последний попросил у Тито югославскую сигарету. «Не надо брать, это капиталистические сигареты», – сказал Сталин, и Калинин смущенно уронил сигарету из своих дрожащих пальцев, после чего Сталин засмеялся и его физиономия приобрела выражение сатира. Немного позднее не кто иной, как Сталин, поднял тост за «нашего президента», Калинина, но это были лишь вежливые фразы, явно заготовленные для того, кто давно уже был лишь номинальным лицом.

Здесь, в более широком и более официальном кругу, обожествление Сталина было еще более ощутимым и неприкрытым. Сегодня я могу сделать вывод о том, что обожествление Сталина, или «культ личности», как его теперь называют, было, по крайней мере, настолько же делом рук окружения Сталина и бюрократии, которой требовался такой лидер, насколько и его самого. Конечно, отношения изменились. Превращенный в божество, Сталин стал настолько всесилен, что со временем перестал обращать внимание на меняющиеся нужды и желания тех, кто его возвеличивал.

Нескладный карлик проходил сквозь отделанные позолотой и мрамором императорские залы, и перед ним открывалась дорога, за ним следили светящиеся, восхищенные взгляды, а уши подхалимов напрягались, чтобы уловить каждое его слово. Он же, уверенный в себе и в своих делах, явно не обращал на все это никакого внимания. Его страна была в руинах, голодная, изнеможенная. Но его армии и маршалы, отяжелевшие от жира и медалей, опьяненные водкой и победой, сапогом растоптали половину Европы, а он был убежден в том, что дальше они растопчут и другую половину. Он знал о том, что был одной из самых жестоких, самых деспотичных личностей в истории человечества. Но это его ни капли не беспокоило, потому что он был убежден в том, что исполняет приговор истории.

Ничто не тревожило его совесть, несмотря на то что от его имени и по его приказу были уничтожены миллионы людей, что тысячи его ближайших соратников были казнены им как предатели, потому что они выражали сомнения в том, что он ведет страну и народ к счастью, равенству, свободе.

Борьба была рискованной, долгой, все более коварной, потому что противники были малочисленны и слабы. Но он преуспел, а успех – единственный критерий истины! Что такое совесть? Она вообще существует? Для нее не было места в его философии, тем более в поступках. В конце концов, человек есть продукт продуктивных сил.

Поэты находили в нем вдохновение, оркестры трубили кантаты в его честь, философы в институтах писали тома о его высказываниях, мученики умирали на эшафотах с его именем на устах. Теперь он был победителем в величайшей войне своей страны и в истории. Его власть, уже абсолютная на шестой части планеты, безостановочно распространялась и дальше. Это убедило его в том, что в его обществе не существует противоречий, что оно со всех точек зрения обладает превосходством над всеми другими обществами.

Он даже шутил со своими придворными – «товарищами». Но он делал это не только из щедрости правителя. Королевская щедрость была заметна лишь в манере, в которой он это делал: его шутки никогда не были направлены против самого себя. Нет, он шутил потому, что ему нравилось спускаться со своих олимпийских высот; в конце концов, он жил среди людей, и время от времени ему надо было показывать, что личность – ничто по сравнению с коллективом.

Я тоже поддавался на остроты Сталина. Но в уголке разума и своего морального существа я был начеку и обеспокоен: я также ощущал безвкусицу и внутренне не мог принять сталинскую манеру шуток, как и его преднамеренного уклонения от того, чтобы сказать мне хоть одно человеческое, товарищеское слово.

5

Тем не менее я был приятно удивлен, когда и меня пригласили на обед в узком кругу на даче Сталина. Конечно, об этом совершенно ничего не знал Шубашич. Там были только мы, югославские коммунисты-советники, а с советской стороны – ближайшие коллеги Сталина: Маленков, Булганин, генерал Антонов, Берия и, конечно, Молотов.

Как обычно, около десяти вечера мы собрались у Сталина за столом. Я приехал на машине вместе с Тито. Во главе стола восседал Берия, справа от него Маленков, потом я и Молотов, далее Андреев и Петрович, а слева сидели Сталин, Тито, Булганин и заместитель начальника Генерального штаба генерал Антонов.