Беседы со Сталиным - [29]

Я подозревал, что был единственной мишенью этого прозрачного и бесстыдного предприятия. Однако, ввиду моего высокого поста в партии, счел необходимым удостовериться, не произошло ли подобного также с Петровичем и Андреевым, а кроме того, я хотел пожаловаться им как мужчина мужчинам. Да, у них тоже звонили телефоны, но вместо Кати это были Наташа и Вова! Я рассказал о случае со мной и практически приказал им не вступать ни в какие контакты.

Я испытывал смешанные чувства – облегчение от того, что был не единственной мишенью, но и все более глубокие сомнения. Зачем все это? Мне не пришло в голову спросить Шубашича, не предпринимались ли подобные попытки в отношении его. Он не был коммунистом, и мне было бы неудобно представлять ему Советский Союз и его методы в неприглядном свете, тем более что они были направлены против коммунистов. Вместе с тем я был вполне уверен в том, что никакая Катя не приближалась к Шубашичу.

Тогда я еще не мог сделать вывод о том, что именно коммунисты были целью и средством, за которыми должна была прятаться советская гегемония в странах Восточной Европы. Но я это подозревал. Я был приведен в ужас такими методами и возмущался по поводу того, что был подвергнут подобным манипуляциям.

В то время я был еще способен верить в то, что смогу быть коммунистом, оставаясь свободным человеком.

4

В связи с договором о союзничестве между Югославией и Советским Союзом не произошло ничего значительного. Договор был обычным делом, а моя роль заключалась просто в том, чтобы удостоверить перевод. Подписание состоялось в Кремле вечером 11 апреля в очень узком официальном кругу. Из публики – если такое выражение можно применить к тому окружению – присутствовали только советские операторы.

Единственный запоминающийся эпизод произошел, когда Сталин, держа в руке бокал с шампанским, повернулся к официанту и пригласил его чокнуться. Официанту стало неловко, но, когда Сталин произнес слова: «Как, вы не хотите выпить за советско-югославскую дружбу?» – он послушно взял бокал и выпил его до дна. Во всем этом эпизоде было что-то демагогическое, даже гротескное, но все смотрели на него с блаженными улыбками как на демонстрацию уважения Сталина к простым людям и его близости к ним.

Для меня это была первая возможность снова встретиться со Сталиным. Его манеры были невежливы, хотя в них и не было холодной чопорности и наигранной благожелательности Молотова. Лично ко мне Сталин не обратился ни с одним словом. Спор по поводу поведения солдат Красной армии явно не был ни забыт, ни прощен. Меня оставили вертеться над костром чистилища.

Ничего не сказал он и на обеде в Кремле для приближенного круга людей. После обеда мы смотрели фильмы. Из-за замечания Сталина о том, что он устал от пальбы, стали показывать не фильм о войне, а неглубокую картину о счастливой колхозной жизни. На протяжении всего сеанса Сталин делал замечания, выражая свою реакцию на происходящее в духе необразованных людей, принимающих художественную вещественность за действительность. Вторым показывали довоенный фильм на тему войны «Если завтра война…». В этом фильме ведется война с использованием отравляющего газа в то время, как в тылу захватчиков – немцев – восстают революционные силы пролетариата. В конце фильма Сталин спокойно заметил: «Не слишком отличается от того, что произошло в действительности, только отравляющего газа не было и немецкий пролетариат не восстал».

Все устали от тостов, еды, фильмов. Опять же не говоря ни слова, Сталин и со мной попрощался за руку, но к тому времени я уже был более невозмутим и спокоен, даже не могу сказать почему. Возможно, из-за более непринужденной атмосферы. Или из-за внутренней собранности и решимости. Вероятно, из-за того и другого. В любом случае – жизнь возможна и без любви Сталина.

День или два спустя в Екатерининском зале состоялся официальный обед. В соответствии с советским протоколом того времени Тито был усажен слева от Сталина и справа от Калинина, тогдашнего председателя Верховного Совета. Я сидел слева от Калинина. Молотов и Шубашич сидели напротив Сталина и Тито, а другие югославские и советские официальные лица сели кругом.

Напряженная атмосфера казалась тем более неестественной, что все присутствовавшие, за исключением Шубашича, были коммунистами, но в тостах обращались друг к другу «мистер» и строго придерживались международного протокола, как будто это была встреча представителей разных систем и идеологий.

Если же не считать тостов и протокола, то мы вели себя по отношению друг к другу как товарищи, то есть как люди, близкие друг другу, люди, принадлежащие к одному и тому же движению с одной и той же целью. Этот контраст между формальностями и действительностью еще сильнее бросался в глаза, потому что отношения между советскими и югославскими коммунистами все еще были сердечными, неомраченными советским гегемонизмом и конкуренцией за престиж в коммунистическом мире. Однако жизнь без уважения навязывает модели, которых никто не может предусмотреть.

Отношения между Советским Союзом и западными союзниками все еще переживали медовый месяц военного времени, и Советское правительство хотело, соблюдая формальности, избежать жалоб на то, что обращается с Югославией не как с независимой страной, потому лишь, что она коммунистическая. Позднее, после того как СССР закрепился в Восточной Европе, Советское правительство начало настаивать на отказе от протокола и других формальностей, как от «буржуазных» и «националистических» предрассудков.