Беседы со Сталиным - [20]

По дороге Молотов пожелал узнать мое мнение относительно возникшей в связи с этим ситуации. Он слушал с повышенным интересом, но без какого-либо волнения – скорее ради того, чтобы получить подлинную картину.

Мы проехали около двадцати миль, свернули налево на боковую дорогу и вскоре подъехали к зарослям молоденьких елок. Снова шлагбаум, еще немного езды – и ворота. Мы оказались перед не очень большой дачей, которая также стояла в густых зарослях елок.

Едва мы вступили в небольшой холл, как появился Сталин – на этот раз в ботинках, одетый в гладкий, застегнутый до подбородка китель, так хорошо знакомый по его довоенным фотографиям. В таком виде он казался еще ниже, но вместе с тем проще и выглядел совсем по-домашнему.

Он провел нас в небольшой и на удивление пустой кабинет – ни книг, ни картин, одни голые деревянные стены. Мы уселись вокруг маленького письменного стола, и он сразу же начал расспрашивать о событиях, касающихся югославского Верховного штаба.

Сама манера его вопросов указывала на резкий контраст между Сталиным и Молотовым. У Молотова были непроницаемы не только мысли, но и процесс их хода. Подобным же образом оставался скрытым и непостижимым его менталитет. Сталин же обладал живым, почти неугомонным темпераментом. Он постоянно ставил вопросы – и себе, и другим; он спорил – сам с собой и с другими. Я бы не сказал, что Молотов легко не возбуждался или что Сталин не знал, как сдерживать себя или скрывать свои мысли; позднее я увидел обоих в этих ролях. Но Молотов был почти всегда одним и тем же, едва ли хотя бы с оттенком разнообразия, независимо от того, о чем или о ком шла речь, тогда как Сталин был совершенно другим в своем собственном, коммунистическом окружении. Черчилль охарактеризовал Молотова как полного современного робота. И это верно. Но это только одна, внешняя его сторона. Сталин был холодным и расчетливым человеком не в меньшей мере, чем он. Но именно потому, что у него была более страстная и многосторонняя натура – хотя все стороны были равны и настолько убедительны, что, казалось, он никогда не притворялся, но всегда искренне переживал каждую из своих ролей, – он был более проницаемым и создавал больше возможностей.

Складывалось впечатление, что Молотов смотрел на все – даже на коммунизм и его конечные цели – как на нечто относительное, такое, чему приходилось, а не следовало подчинять свою судьбу. Как будто для него не существовало ничего постоянного, как будто все было лишь преходящей и несовершенной реальностью, которая каждый день проявлялась по-разному и которой ему приходилось отдавать себя и всю свою жизнь.

Для Сталина тоже все было преходяще. Но это было его философской точкой зрения. За этим непостоянством и внутри него скрывались великие и конечные идеалы – его идеалы, к которым он мог приближаться, манипулируя действительностью или формируя ее, как и людей, которые ее составляли.

В ретроспективе мне кажется, что эти двое людей – Молотов, с его релятивизмом, его сноровкой в том, что касалось деталей повседневной рутины, и Сталин, с его фанатическим догматизмом и в то же время более широким кругозором, его энергичными поисками дальнейших, будущих возможностей, – что эти двое идеально дополняли один другого. Молотов, хотя он и был бессилен без руководства Сталина, во многих отношениях был Сталину необходим. Хотя оба были неразборчивы в методах, мне кажется, Сталин тщательно отбирал эти методы и приспосабливал их к обстоятельствам, тогда как Молотов заранее считал их делом второстепенным и неважным. Я утверждаю, что он не только спровоцировал Сталина на многие вещи, но также был его опорой и рассеивал его сомнения. И хотя благодаря своей большей многосторонности и проницательности Сталин претендует на главную роль в преобразовании отсталой России в современную индустриальную имперскую державу, было бы неправильно недооценивать роль Молотова, особенно как практического исполнителя.

Молотов, казалось, даже физически подходил для такой роли: основательный, осмотрительный, невозмутимый, настойчивый. Он выпивал больше, чем Сталин, но его тосты были короче и рассчитаны на то, чтобы произвести особый политический эффект. Его личная жизнь также была ничем не примечательной. Год спустя я встретился с его женой, скромной и обходительной женщиной.

Разговор со Сталиным начался с взволнованных расспросов о дальнейшей судьбе югославского Верховного штаба и отрядов вокруг него.

– Они умрут с голоду! – воскликнул он. Я попытался доказать ему, что этого произойти не может.

– Почему не может? – продолжал он. – Сколько раз солдаты погибали от голода! Голод – это ужасный враг любой армии.

Я объяснил ему:

– Местность там такова, что всегда можно найти что-нибудь поесть. Мы попадали в гораздо худшие ситуации и тем не менее не погибали от голода.

Мне удалось успокоить и заверить его.

Затем он перешел к возможностям посылки помощи. Советский фронт все еще находился слишком далеко, чтобы истребители могли сопровождать транспортные самолеты. В какой-то момент Сталин вспыхнул и начал бранить летчиков:– Они трусы – боятся летать в дневное время! Трусы, ей-богу, трусы!