Беседы с Ли Куан Ю. Гражданин Сингапур, или Как создают нации - [13]

Кто бы спорил…

«Эту историю я не забыл, потому что мне было тогда года четыре или пять. И я решил, что мой отец – глупый человек, не умеющий держать себя в руках».

За время этого разговора ничто не шелохнулось ни в зале, ни в прилегающем коридоре, и я осмелился вставить свое слово: «Значит, вы считаете, что нельзя давать волю своим чувствам?»

«Из-за него страдала вся семья. Он сделал несчастной мою мать, а из-за постоянных скандалов несчастными были и все дети. Конфуцианский порядок требует от меня, чтобы я его (отца) поддерживал в старости, что я и делал».

В разговорах с Ли и в разговорах о нем постоянно всплывают такие слова, как «конфуцианство» или «азиатские идеалы». Грубо говоря, это такая система нравственных и философских постулатов, которая ставит традиционные семейные и социальные ценности на более высокую ступень, чем современные технократические и индивидуалистические завоевания. В Сингапуре удалось слить воедино два этих мира, но давалось это не слишком легко. Критики говорят о ЛКЮ скорее как о конфуцианском императоре, а не как о демократически выбранной политической фигуре. Основанием для нападок служит обвинение, что Ли прячется за традиционные ценности, как ребенок за мамину юбку, не желая обсуждать с оппонентами какие-либо морально-этические проблемы, исходя из более индивидуалистических западных принципов. И никто не хочет понять, что, как бы ни «вестернизировали» нашего героя в Кембриджском университете, генетически он остается укоренен в многотысячелетней истории Китая.

Дальнейшее обсуждение его характера кажется мне уже не слишком плодотворным. Все и так знают, что характер у него есть, и еще какой! Если сам он об этом и не догадывается, то зачем дальше долбить в одну точку? Каждый выпитый мной сухой мартини с неизбежностью влечет за собой какие-то непредвиденные последствия. А я все равно пью – просто потому, что даже в свои годы я в каком-то смысле остаюсь ребенком. Таковы все мужчины, и возраст здесь не играет никакой роли. Нам, мужикам, вполне естественно погружаться в отрицание, вместо того чтобы выплыть на воздух и открыто встретиться лицом к лицу с собственными проблемами.

Но такой уж я дурак, что не могу пройти мимо ближнего, не лягнув его лишний раз по тому же месту.

Он кивает, согласившись, что книга будет более задушевной, более личной, если в нее добавить еще кое-что новое, не проговоренное раньше: «Я грешу нетерпеливостью. Когда я двигаюсь к поставленной цели, я дожимаю коллег и помощников, заставляя их выкладываться до конца. Если вижу, что они не стараются изо всех сил, я без задержки заменяю их кем-нибудь другим».

Во время всего этого разговора два его секретаря, сидящие на другом конце стола, не сказали ни слова и ни разу не шевельнулись. Сколько я на них ни пялился, они никак не реагировали на мои взгляды. В конце концов я начал уже подумывать, не куклы ли это, посаженные для мебели.

Ли добавляет: «Бывает, я взрываюсь, когда в напряженной ситуации мои секретари тянут резину».

Я интересуюсь, водятся ли за ним еще и другие грехи.

«Нет, это еще не исчерпывающий список. Я же не могу видеть себя со стороны».

За этим следует пауза.

Потом он добавляет: «Грехов у меня много. Спросите у моих противников и врагов, а их в Сингапуре достаточно».

Лис и Еж (почти как у Диснея)

Что такое «характер эпохи»? Что можно назвать характером вождя? А что бывает, когда лидер выходит из себя? Когда мы говорим о руководителе авторитарного типа (пусть это будет даже «мягкий авторитаризм»), дающем волю своим эмоциям, обычно приводим в пример Гитлера или Хирохито, за которыми стояли страны, сильные в военном отношении.

Но что в этом смысле можно сказать о лидере страны, не имеющей веса в военном отношении?

Как однажды изрек Сталин, римского папу ставят не для того, чтобы его боялись. Сколько, скажите мне, дивизий в распоряжении у римского папы?

С другой стороны, влиятельность в мире определяется не только военными возможностями. Папа Иоанн Павел II (Кароль Войтыла) содействовал завершению «холодной войны» одним только тем, что не прекращал морального давления на коммунистический лагерь. Ли, точно такой же непреклонный антикоммунист, приобрел немалый политический вес в региональном и международном масштабе благодаря распространению своих идей касательно управления страной, культуры и характера международных отношений. Эти идеи обрели немалый вес отчасти и потому, что в Сингапуре многие из них удалось успешно воплотить в жизнь. Спросите первого встречного, и все, даже его враги, признают: Ли является титаном общеазиатского масштаба, и крошечный размер его страны не отменяет этого факта.

Я обратил его внимание на известный очерк, написанный несколько десятилетий назад знаменитым выходцем из Оксфорда, ныне покойным Исайей Берлином. В этом очерке можно найти ключик к тайне, которая спрятана в голове у ЛКЮ. Речь там идет о том, как можно было бы рассортировать великие исторические фигуры. По аналогии с древнегреческим сюжетом о Лисе и Еже Берлин делит великих на две основные категории.

Ли ворочается в своем кресле, а я тем временем разъясняю ему эту идею. Лис обладает обширными познаниями, ему ведомы самые разные приемы, позволяющие выжить на этом свете. У Ежика в запасе только одна истина, но эта истина всеобъемлюща, она есть основа его жизни и жизни всех окружающих.