Беседы об архивах - [55]

«Влиятельный правительственный публицист, близкий ко двору, руководитель официоза, — наедине с самим собою презирает и честит и двор, и царя, и правительство, равнодушно записывает о своем же органе: «Дрянно и бесцветно ужасно» — и жалеет о разгроме революции 1905 года, в котором принимает участие», — эту не совсем обычную особенность «Дневника» отметил первый же его рецензент. В дни предсмертной болезни Л. Толстого А. Суворин записывает: «31 января отобрали подписку в магазине не выставлять портретов Толстого и от Главного управления по делам печати сказали, что портрет Толстого нельзя помещать ни в каком случае и никогда. Очевидно, эти парни рассчитывают на бессмертие! Действительно, бессмертные дураки, ибо трудно предположить в будущем еще больших дураков.

Когда Гоголь умер 50 лет тому назад, Тургенева посадили под арест за то, что он напечатал статью о Гоголе, назвав его гениальным писателем. Теперь Гоголь во всех учебных заведениях, и ему ставят памятники.

Совсем не надо 50 лет, чтоб Толстой дождался памятника, а Синягин позорного клейма на свой идиотский лоб». Сочувствие, с которым читаются записи такого рода, не может вытеснить из сознания читателя мысли о темных сторонах личности и деятельности салиго А. Суворина, мысли о лицевой стороне медали, которую сторона оборотная не в силах подправить. Но двухмерную плоскую картинку дневник как бы заменяет объемной — ив этом прежде всего его ли!ературная и историческая ценность. Помимо пересказов разговоров с А. Чеховым и Л. Толстым, с А Доде и Э. Золя, в этом дневнике множество разнообразных штрихов общественной жизни конца прошлого и начала нынешнего века, и без этих штрихов неполна ни история этой эпохи, ни биография и личность того человека, деятельность которого была одним из характернейших ее знамений.

И именно вольность изложения, неизменная обращенность своего слова к самому же себе, нестесненность заботой об «историческом» своем лице породила, быть может, наиболее яркие страницы дневника, показав еще раз неизменно двойное назначение каждой человеческой жизни: в том-то и дело, что живем мы для себя, а нуждается в нас история.

Впрочем, нередко автора стесняет его собственное присутствие в своем дневнике. Он с методичностью делает скупые записи о событиях, но не в силах записывать свои о них соображения, фиксировать чувства. А. Жемчужников пишет о своем уже упоминавшемся нами дневнике: «Меня он интересует потому, что, прочитывая прошлый год, я вспоминаю все обстоятельства того времени, даже те чувства и мысли, которые в тот день были. Самые мысли и чувства я записываю очень редко, а также характеристику встречаемых мною лиц или оценку происшествий, или впечатлений от чтений. Во-первых, это берет много «времени, а во-вторых, если это не делается само собою, так оказать, не вырывается поневоле, а происходит обязательно с намерением непременно что-нибудь сказать интересное и дельное, то легко можно впасть в позировку (рисоваться) или в сочинительство, неправду». Эту протокольность, сухость своего дневника он ясно сознавал и не раз подчеркивал: «Вообще мой материал не интересен. Внутренней моей жизни из него не видно. Нет ни чувства, ни мыслей, или почти их нет. Я не в состоянии выписывать их каждодневно на ночь» (25 июля 1885 года). Начав было отмечать особым значком наиболее интересные записи («Я делаю это как для себя, когда, бог даст, когда-нибудь стану переписывать мой дневник, так и для моих дочерей»), он тут же сомневается и в этом:

«Опасаюсь только, что стану «невольно» рисоваться, чтобы заслужить эту отметку» (1 июля 1896 года).

Такая закрытость, скованность, излишняя подозрительность в отношениях с самим собой, конечно, мешает задаче дневника; но и в дневнике-протоколе событий историк найдет необходимые ему факты.

Какой же дневник предпочтет архивист? Как мог уже увидеть читатель, дневники разных — по складу характера своего, по способу отношения к миру, по мере самооценки и прочее — людей становятся источниками разного назначения.

Именно поэтому и нельзя, в сущности, ответить с определенностью на вопрос — как вести дневник?

Что именно в нем записывать? Самые разнообразные факты времени нуждаются в письменной их фиксации — также и те, что отразились в текущей печати. Это нужно прежде всего самому человеку: уже через год-два он не вспомнит точно того, что, казалось, не может забыться; даже перечень имен в опубликованном документе оказывается разным в памяти собеседников-современников — а всем им казалось, что они не забудут этого никогда!

Какой же прок будущему историку в том, что он натолкнется в дневнике на факт, отраженный в печатных источниках?

— Какой же прок будущему историку в том, что он натолкнется в дневнике на факт, отраженный в печатных источниках?

— В том и дело, что перед ним будет факт иного рода, характеризующий уже восприятие некоего события общественным осознанием современности. Существует особая проблема — пробелы в источниках.

Одни области жизни общества неизменно фиксируются в документах разных эпох с наибольшей степенью полноты, другие — с наименьшей.