Беседы о счастье - [24]

В первые послевоенные годы в Соединенных Штатах Америки среди части психоаналитиков бытовало мнение, что они должны жить чуть ли не в закрытом городке, за забором. И чтобы никто из пациентов не знал, какой он, этот психоаналитик, на самом деле. При таком условии пациент мог бы чувствовать себя в процессе лечения совершенно свободно и говорить все, что думает и чувствует. Но очень известный американский психоаналитик Ральф Гринсон (1911–1979) в своей книге «Техника и практика психоанализа»[2] написал кратко и ясно: «Это невозможно». Все свои взгляды и чувства не скроешь: врач не автомат, тем он и ценен. Интересно, что у американских психоаналитиков принято ставить на стол или вешать на стену фотографию жены и детей, как бы намекая: «Здесь я ваш, а вне офиса — нет».

Тем более невозможно «все спрятать» сейчас, в эпоху интернета и социальных сетей. Даже если у психоаналитика нет своего профиля в «Фейсбуке», о нем непременно кто-нибудь что-нибудь напишет. Но это, конечно, не значит, что психоаналитик должен навязывать себя пациенту, рассказывать ему, куда и зачем он уезжает, как живет с женой или мужем, чем занимаются дети. Это переводит отношения из рабочих в личные, совершенно не нужные ни врачу, ни пациенту. Да и пациенты вовсе не сдвинуты на намерении все разузнать о докторе. Они обычно не проявляют к его частной жизни особого интереса, так как хотят сохранить доктора «для себя», а не делить его с кем-то в жизни вне кабинета.

«Я заставлю тебя стать таким, как я хочу!»

Фрейд открыл явление контрпереноса — так называются спровоцированные пациентом чувства аналитика к пациенту, источником которых являются неосознанные проблемы самого аналитика. В 1905 году, работая с Дорой (Идой Бауэр), Фрейд обнаружил, что его поведение и слова, причиной которых были его собственные переживания, привели к тому, что Дора прекратила лечение. И на долгое время контрперенос стал анафемой для психоаналитиков. Дело дошло до того, что в некоторых психоаналитических институтах считалось: если аналитик испытывает хоть какие-то чувства во время работы с пациентом, то он недостаточно здоров и должен вновь пройти анализ. Естественно, чувства у аналитиков были, но о них старались не упоминать. Уже известная вам Мелани Кляйн вполне обоснованно считала, что пациент «вкладывает» свои чувства в аналитика и «заставляет» его их испытывать. Предположим, он воспринимает психоаналитика как злую мачеху и начинает вести себя с ним так, чтобы тот стал на него злиться и действительно превратился в «злую мачеху». И в то же время Мелани проводила четкую границу между чувствами аналитика и чувствами пациента. Когда один из ее учеников сказал: «Пациент заставляет меня испытывать гнев», — Мелани Кляйн парировала: «Это вы злитесь на него». Вас провоцируют. Но вам надо осознавать, что раздражение или гнев на пациента — это ваша реакция, вызванная какими-то его чертами, точно так же, как ваш восторг или жалость к нему. И вы должны разобраться, что в нем есть такое, из-за чего вы отреагировали определенным образом, и как помочь пациенту с этим новым знанием о нем. И ваши чувства превращаются в инструмент анализа. Паула Хейманн (1899–1982), британский психоаналитик, в 1949 году на Всемирном психоаналитическом конгрессе в Цюрихе реабилитировала чувства психоаналитика. Она показала, что чувства необходимы для понимания пациентов, и считала допустимым и правильным сообщать пациенту, какие эмоции она переживает, когда слушает его рассказ. Идея, что чувства аналитика, подчиненные его разуму, могут и должны быть использованы для понимания пациента, в дальнейшем разрабатывалась классиком современного британского психоанализа Бетти Джозеф (1917–2013).

Однако насколько далеко может зайти психоаналитик, выказывая свое отношение к происходящим в обществе процессам? Не должен ли он скрывать свои взгляды, чтобы пациенты могли без робости высказывать свою точку зрения на жизнь и происходящие в ней процессы? Некоторым пациентам страшно говорить аналитику-агностику о своей вере в Бога, аналитику-консерватору — о своих революционных взглядах. Вдруг не поймет? Осудит? Аналитики долго старались молчать и не делиться с пациентом ничем личным, изображали из себя «чистый лист бумаги». Эту «традицию невмешательства» прервала психоаналитик Ханна Сегал (1918–2011). Она заявила: «Молчание — это настоящее преступление», — и выступила против существования ядерного оружия. По ее мнению, реакции пациентов на ее политические взгляды можно и нужно анализировать во время сессии и на кушетке.

Но пока такие открытые высказывания о происходящих в обществе процессах редки среди практикующих психоаналитиков. Психоанализ человека, лечение больного — очень личный процесс. Он совместим с гражданской позицией, но никак не с политической деятельностью.

И я возвращаюсь к тому, с чего начинал свои рассуждения, — невозможно столько времени проводить с человеком, вникать в его переживания и при этом оставаться к нему равнодушным, не сопереживать, не любить его, не принимать его беды близко к сердцу.

Психоаналитик всегда дает пациенту базовую обратную связь: «Вы способны вызвать симпатию, расположить к себе, вас есть за что любить». Почему базовую? Потому что она присутствует всегда, несмотря на всплески совсем других эмоций, которые переживает врач при общении с пациентом. Это всего лишь капля любви, но она — настоящая.