Беседа 1-я Нареченная observatorium (Сіон) - [4]

Яков. О, кожаный мех! "Да выклюет ворон поносящему отца око его! Афанасий. Ты, как сам странными и крутыми дышишь мыслями, так и единомышленники твои дикие думы странным отрыгают языком. Сказать Притчею: "По губам салат?. Яков. А не то же ли поет и твой пророк Гора-: "Porticibus, non judiciis utere vulgi" (Пользуйся тропами толпы, но не ее мыслями. Прим.перев.). По мосту-мосточку с народом ходи, а по разуму его себя не веди. Болен вкус твой, тем дурен и суд твой. Чувствуй же, что мудрых дум дичина состоит в том, ем она отстоит от бродящих по стогнам и торжищам, дрожжей мирового поветрия, И гораздо скорее встретиться на улице с глиной, нежели с алмазом. Многие ли из людей могут похвалиться: "Познал человека" - когда сам человек жалеет себя: "Смотрел и не узнавал меня?" Все устремили взор на мертвое и ложь. "Взглянут на него, его не прокололи". А на сердце им никогда не всходит оный: "Никто не сокрушится из него, род же его кто исповедует?" Афанасий. Ну, добро, быть так! Но за что ты меня назвал кожаным мехом? Яков. Ты не только мех, но чучело и идол поля Деирского, поругавший Божьего пророка. Афанасий, Но прежде выправься: как я мех? Яков. Видал ли ты древесную маску, что зовут кобыла? Афанасий. Знаю, в ней ловят тетеревов. Что же? Яков. Ну! Если бы в таких масках 1000 человек на смотр твой пришли и прошли - можно ли сказать, что ты им инспектор и обсерватор? Афанасий, Кто исправно носит кобылу -можно видеть, но кто он внутри есть и каков человек - почем знать? Ври дальше, Яков. К чему же дальше? Уже видишь, что ты не только мех, но чучело и болван. Афанасий. Вот тебе на! За какой грех?

Яков. За то, что ты, на всех виденных тобой в жизни людей, одну только кожу видел и плоть, а плоть есть идол, иначе: видимость; видимость же есть то мертвая крыша, закрывающая внутри истинного оного человека: "Положил во тьму тайну свою". "Се сей стоит за стеной вашей". "Посреди вас стоит, его же не знаете". "Услышь Израиль! Господь Бог твой посреди тебя". Видишь, что и человек твой, и ты с ним - кожаный, дряхлый, мертвый, прах, тень есть: "Каков земной, таковы и…" Афанасий. Вот он куда выехал! Яков. Собери не только всех виденных, но всего земного, если можешь, и лунного шара людей, свяжи в один сноп, закрой им, будто колосом, головы, смотри на подошвы их тысячу лет, надень очки, прибавь увеличительное стекло, зевай, -

ничего не увидишь, кроме соломы оной: "Всякая плоть сено". А я, в похвалу твоей прозорливости, воспою: "Мудрого очи его во главе его, очи же безумных на концах земли". Афанасий. Что ты, взбесился, что ли? Я людям никогда не заглядывал в подошвы, а око мое видит в голове моей. Яков. Что ты, пень, что ли? Разве свиное око не в голове ее? Чувствуешь ли, что голова есть болван? Сей болван, как начальную часть есть своего болвана, так у пророков значит невидимую во всякой плоти, господствующую в ней силу ее и начальство. А хвост, подошва, пята есть фигура праха, мякины, отрубей, дрожжей, и что только есть грубое, подлое и дебелое во всякой твари, как бурда, брага, сыр, грязь и пр. То же бы значило, когда Соломон сказал и так: "Очи безумных на хвостах земли". Когда слышишь это: "Блюсти будешь его пяту", разумей так: будешь обсерватор наружный, из числа тех: "Ощупывают, как слепой стену". "Полижут прах как змей, ползущий по земле". Враги истинного человека: "Враги его прах полижут". "Смерть упасет их", едящие плоды смертные плоти, горькую и сладкую тень гибельной смоковницы, минувших само райское древо: "Взалчут на вечер…" Когда слышишь: "Изопьют все грешные земли дожди", разумей, что устранившиеся и бродящие пo окольным околицам и наружным городским землям, шатающиеся по концам и хвостам с евангельскими бесами по пустым местам, по распутьям вне селений и гробовищам, имущие скотское и женское оное рассуждение: "Души мужей, женам подобных, взалчут". Все сии, не вкусят сладчайшие оные, сына царева вечери: "Не должен пить… пока пью вино в царствии небесном". Все сии содомляне толпятся под вечер в дом Лотов к ангелам, но не входят, а только извне обходят по лужам, окружающие стены города: алчны и жадны, утруждающиеся и обремененные. Главная вина сему есть подлая и прегрубая, тяжелее олова, а грубее сыра, тяжесть сердца их. Погрязают сыновья эти тяжкосердные, как олово. "Глава окружения их, труд умен их". "Прокисло, как молоко, сердце их". О Исайя! "Узнай, как пепел, сердце их, и прельщаются". "Зачем любите суету и ищете ложь?" "Вкусите и увидите". "Как удивил Господь преподобного своего". "Возведите очи ваши…" Что ж ты, друг мой, думаешь? Ты все, как слепой содомлянин, одно осязаешь. Всякий тлен есть то одно. Очувствуйся. Мертв ты. Привязался ты к своему трупу, ни о чем вверх его не помышляешь. Одного, а не двух, в себе видишь и, к сему прилепляясь, исполняешь пословицу: "Глуп, кто до двух считать не умеет". Глядишь в зеркало, не думая про себя. Взираешь на тень, не помня яблони самой, смотришь на след, а не подумаешь про льва, к которому сей след ведет? Зеваешь на радугу, а не помнишь о солнце, образуемом красками ее. Это значит: одно пустое в себе видеть, а потому и не разуметь, и не познать себя, самого себя. Разуметь же - значит: сверх видимого предмета провидеть умом нечто не видимое, обетованное видимым: "Поклонитесь и увидите…" Сие-то есть хранить, наблюдать, примечать, то есть при известном понять неизвестное, а с предстоящего, будто с высокой _ горы, умный луч, как праволучную стрелу в цель, метать в отдаленную тайность… Отсюда родилось слово "символ". Вот что значит взойти на Сион, на Соломонову вооруженную башню, стоять на страже с Аввакумом и быть обсерватором. Так то блистает, как солнце, и как праволучные стрелы молнии, ум праведных, имущих души свои в руке Божьей, - и не прикоснется к ним мука. Они, как искры по стеблю, через всю углями их опустошаемую тень текут, возлетают и возносятся к вечному, как стрелы сильного изощрены, вооружившие столп Давидов, в колчане тела тленного сокровенные. Божественные сердца и души, воскрылившись посребренными оными, Ноевой голубицы крылами: "Крылья ее - крылья огня", и вверх в чертог вечности устремляясь, орлим…