Бес смертный - [10]

Зеркало, установленное в фойе клуба «Последний рубль» и напоминавшее каждому из посетителей о степени его, посетителя, кредитоспособности, показывало мне отражение именно такого умудренного дружескими пьянками и потрепанного частой сменой работы мачо, каким я и должен был выглядеть сегодняшним вечером. А точнее, каким я и выглядел последние лет двадцать.

С небольшой сцены, расположенной возле входа в зал, мне синхронно кивнули Ренегат и Буба – аккордеонисты, работавшие по ночам в «Рубле» и получавшие за свой труд как раз столько, чтобы их общий баланс соответствовал названию заведения.

Я махнул им рукой, прошел мимо и уселся за столик у дальней стены так, чтобы видеть вход. Сидевшие вокруг дамы и господа глазели на меня с удивлением и неприязнью. Впрочем, народу в это время в «Рубле» было немного – ближе к полуночи между столиками будет уже не протолкнуться, а сейчас, в начале десятого, только первые ласточки городской ночной жизни и последние – дневной – кушали свой коньяк и сациви, рассредоточившись, как редкие пешки, дождавшиеся эндшпиля. Как и положено пешкам, они были подозрительны, тупы и самонадеянны, им было не по силам просчитать дальше хода на одно поле, и, уж конечно, они не ведали, что ни одна из них не станет ферзем. Это был эндшпиль проигрывающей стороны. Но все надеялись на то, что прорвутся к последней линии, и эти их надежды давно не вызывали у меня никаких эмоций.

– Чучело… – услышал я злобный ропот.

Я и к этому давно привык. Я не обижался. Нелепо ферзю обижаться на то, что в голове у пешек вместо мозгов остывшее сациви.

Клуб «Последний рубль» когда-то назывался «Полигоном», и мой внешний вид не вызвал бы в те времена косых взглядов прежних посетителей. Все бывавшие в «Полигоне» одевались в таком духе. Разве что наряды гостей канувшего в Лету «Полигона» были победнее, нежели мой теперешний. И музыка тогда звучала другая, и меню отличалось от современного. Собственно, в те времена никакого меню не было вовсе. Кроме пива, ничего в «Полигоне» не продавали, впрочем, точно я не помню. Давно это было, и с тех пор как «Полигон» перекроили на новый лад, случилось столько всякого, что трудно уже восстановить отдельные детали таких необязательных вещей, как буфет ночного клуба.

В «Рубле» возле каждого столика стояли добротные коренастые вешалки. Я снял свою тяжелую куртку и повесил ее так, чтобы в случае необходимости иметь быстрый доступ к карманам.

– Что будете заказывать? – спросил Леня, знакомый мне официант. Для него я был просто постоянным посетителем, экзотическим, но денежным; он, вероятно, принимал меня за какого-то мелкого бандита с легкими отклонениями в психике. То же думали обо мне и Буба с Ренегатом, которых я время от времени снабжал шаманкой.

– Кофе.

– Какой? У нас…

– Не надо. – Я с детства привык к неприхотливой пище и простым грубым напиткам, поэтому длинный перечень сортов и наименований, который сейчас собирался зачитать мне высокий, напоминавший лист осоки официант, всегда меня раздражал. – Эспрессо.

– Обычный или двойной? Сахар, сливки…

– Двойной, с сахаром.

– Сахар тоже двойной?

– Сахар тройной.

Официант едва заметно поклонился, не из уважения, а рефлекторно – в кармане его при этом зашуршали купюры и звякнули ключи, – повернулся и заскользил к стойке, посвистывая подошвами по мраморному полу.

В зал вошел известный литератор Русанов. Публика, поедавшая свои сациви и лобио, в большинстве своем книг не читала и не знала ни произведений Русанова, ни его лично, поэтому до моего столика он добрался без приключений.

– Привет, Боцман! – сказал Русанов, подходя ко мне и снимая дорогое, не по сезону легкое пальто. – А выпить нет? Шучу.

– Здравствуй, дорогой, – ответил я. – Располагайся.

– Чего это тебя сюда занесло? – спросил Русанов, устраиваясь напротив и оглядывая зал. – Ублюдочное какое-то место.

Мадам, грызущая за соседним столиком свиной шашлык, демонстративно цыкнула зубом. Леня принес мой кофе.

– Что будешь? – спросил я. – Я угощаю. Пива?

– На понижение не пью, – солидно заметил Русанов. – Водки. Водка какая у вас нынче?

– Водка… – начал было официант, но писатель не дал ему договорить.

– Ладно. Несите самую хорошую. На ваш вкус. Только глядите, чтобы холодненькая была.

– Закусывать…

– Потом, – махнул рукой писатель. – Мы прочитаем вот эту вещь, – он взял со стола меню, – и сообщим вам о принятом решении. А пока водки. Граммов сто пятьдесят, ну, или четыреста, что ли. Хорошо?

– Хорошо, – ответил официант. – Заказ принят.

– Удивительно приятно было с вами пообщаться, – кивнул литератор.

Никиту Русанова я знал лет, пожалуй, тридцать. В юности мы даже вместе играли в группе, которую собрал Никита. Однако увлечение игрой на гитаре прошло у него довольно быстро, и это, как я сейчас понимаю, избавило его от множества неприятностей.

Подали водку. Она была налита в графинчик и выглядела строго и лаконично. Если бы она могла звучать, то звучала бы как поздний «Ultravox». Несмотря на всю свою любовь к новым романтикам, я решил пока не пить и приберечь силы для ночи.

– Первую – молча, – сказал Русанов и выпил водку одним глотком. Черты его лица, еще секунду назад неопределенные и смазанные, схватились, отвердели, глаза заблестели, и всклокоченные густые волосы легли в конкретную, пусть и не слишком аккуратную прическу. Судя по всему, литератор сегодня пил уже не только пиво, но и вино.