Беруны - [8]

На другой день приехал из Колы воинский караул, как полагается по уставу, нашел на берегу развороченную кучу вонявшей китовины, обломки китовых костей да потухший костер. А Федора Веригина и след простыл.

Натерпелись тогда промышленники горя: наехало из Колы начальство, пошли розыски да сыски, и всё под страхом разорения и смерти. А через три месяца, когда пришла пора возвращаться с промысла к Мезени, сложились промышленники по грошу и заказали попу по Федоре панихиду.

Но Федор не сгинул. Отпетый, он через двенадцать лет воскрес из мертвых и снова объявился на Мезени. Осенью, когда стали реки, он по тракту добрался ночью до Окладниковой слободки и постучался в калитку у своего расползшегося вконец домишки. Лаяла собака, а Федор дожидался и думал, что к забору непременно надо будет этой же осенью поставить подпорки.

– Кого бог несет? – спросил женский голос, и калитка заскрипела на ржавых петлях.

– Марья, ты? – молвил чуть слышно Федор.

И в ответ ему раздался страшный крик, баба шарахнулась от него прочь и, упав посредине двора, кричала и билась, как в падучей. Собака, задыхаясь, рвалась на цепи, и из дому двором бежал к воротам мужик, второй Марьин муж.

Федор, узнав, что замужем Марья и что Алёнка, которую он носил по горнице на руках, умерла от гнилой горячки запрошлой зимой, не вошел в избу. Он постучался напротив у брата. Здесь он коротко рассказал, что на Коле двенадцать лет тому назад на него напали англичане и увезли его с собой. Потом его пересадили на другой корабль и повезли в тридевятое царство, где сдали в королевскую военную службу. Федор побывал за это время во многих странах, видел и арапов и людей, с кожей, красной, как медный котел. Но о том, как он выбрался из своей горькой неволи, сказал мельком и как-то смутно и больше уж никогда к этому не возвращался. 

IX. НА СПИНЕ УБИТОГО КИТА

Так сидели они вчетвером – Степан, Ванюшка да два брата Веригины – на спине убитого кита не один уже час. У Федора всё ещё ныло колено, и душа у него ныла по Андрее, пропавшем ни за понюшку. Кажется, сейчас только оба они возились, поправляя спутанные ремни уключин в карбасе, и Андрей скалил сквозь усы свои желтые зубы, и вот теперь сгинул Андрей, нет Андрея, будто его и не рожала мать.

Федор не помнил, как попало к нему в руки весло и как взобрался он с ним на спину кита, где стоял на коленях, держась за гарпун, Ванюшка. Словно сквозь сон протянул Федор весло Степану, когда тот подплыл к нему, и, если б не боль в колене, он и в самом деле заснул бы на склизкой китовой спине с веслом, которое продолжал держать в руках, не зная, что с ним делать. Очнулся Федор только тогда, когда Степан выдернул у него из рук весло.

Стервоядцы всё ниже кружили над убитым китом и кричали пронзительно и противно. Степану воротило душу и от этого крика чующей падаль птицы, и от соленого, терпкого вкуса во рту, отдававшего запахом госпиталя в Мезени. Он вырвал из рук Федора весло и замахнулся на птиц. Стервоядцы, крича ещё пронзительнее, взметнулись выше. Швырнув в них в сердцах оказавшейся на китовой спине мокрой чурбашкой, Степан немного отвел душу.

– Вот и попали на корабль, ставь мачты, подымай паруса! – сказал он, усмехнувшись. – Таких кораблей никто ещё, кажется, не строил.

– Неужто? – почему-то удивился не совсем ещё очнувшийся Федор.

– Ты, Федор, что журавль, право слово: за море летал, а все одно курлы,– сказал Степан, к которому понемногу возвращались его благодушие и языкатость. – Что же теперь делать будем, ребятки?

– Хлебца бы! – жалобно протянул посиневший от холода Ванюшка.

– Хлебца? А зачем хлебца? Знаешь: на море-океане, на острове Буяне стоит бык печеный – в боку чеснок толченый, а ты с одного боку режь, а с другого мокай да ешь. Слыхал такую сказку? Вот погоди, припадет больше ветру, тогда и повернем мы к тому острову Буяну. А сейчас потерпи маленько.

И Степан, протянув в руке весло и другою держась за гарпун, попытался дать ход своему новоявленному судну. Но кит не двинулся ни взад, ни вперед, а только закачался с боку на бок, грозя совсем перевернуться и снова потопить приютившихся на нем людей. Степан подобрал весло и сплюнул киту на хвост.

– Что же теперь делать будем, ребятки? – повторил он опять. – С голодухи не помрем, китовины эвон сколько, на два года хватит, режь да ешь, да облизывайся, а всё же неладно.

– Надо Тимофеича дожидать, – сказал Мирон, подбирая под себя ноги. – Тимофеич так не бросит. Надо вон с той стороны дожидать лодью или карбас.

– Ну и подождем, не под дождем! А Андрею вечная память, – сказал Степан. – Видно, шибко долбануло его в голову, и крови из него много вытекло сразу. А то продержался бы он на воде такую малость.

– Вечная память! – молвил и Мирон и добавил, глядя в сторону: – Жена у него дома и ребятенок годовалый.

Лодейники понурили головы. Приумолк и Степан, бросивший свои прибаутки и присказки. Он только поплевывал киту на хвост, стараясь попасть в середину, между обоими ластами. Но всех начинал разбирать голод. Тимофеич погнал их в карбасы перед самым обедом, а сейчас солнце совсем клонилось к закату, и озноб охватывал вымокших и голодных людей, сидевших неподвижно на неверном своем плоту. Вода чуть колыхала убитого зверя, и он незаметно поворачивался к солнцу то головою, то боком, то хвостом. От этого покачивания клонило в дремоту, в сон, в забытье.