Берсерки - [55]

— Куда торопишься, щенок?

Олег остановился. Говоривший был настроен на решительные действия. У Олега засосало под ложечкой. Только этого не хватало. Тамаров стоял, привалившись плечом к стене. За его спиной виднелись еще три массивные фигуры. Было заметно, что в намечаемом спектакле Тамаров отводил им роль зрителей, собираясь самостоятельно разобраться с сопляком, существование которого рядом с собой он воспринимал как личное оскорбление. Тамаров отделился от стены и, вытащив руки из карманов, картинно тряхнул кистями.

— Ну что, щеночек, штанишки обмочил? — Он ждал аккомпанемента в виде радостного ржания трех луженых глоток. Ржание не заставило себя ждать. Тамаров приосанился и продолжил: — Правильно боишься, сучонок, сейчас дядя Рядовой будет тебя учить. — Он шагнул вперед и схватил Олега за подбородок. — А ты думал, дядя Тамаров о тебе уже забыл?

Олег отшатнулся, попытавшись освободить голову. Но Тамаров держал его крепко.

— Ша, не дергайся, пока дядя не разрешит.

Олег почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Тамаров лениво вздернул губу и, хохотнув, добавил:

— Ох, как мы засмущались, ах, как мы покраснели, а может, мы хотим попросить прощеньица? А вдруг добрый дядя Рядовой пожалеет? А вдруг он пару раз съездит по шее и отпустит? — И он вновь издевательски захохотал.

Олег, все это время старавшийся не дать рукам стиснуться в кулаки, не дать ногам сделать шаг вперед, почувствовал, как у него от напряжения закололо в висках. Он совершенно не боялся ни Тамарова, ни его дюжих дружков, да что там, после схватки с волками он понял, что может вообще никого не бояться. Кроме одного человека. Самого себя.

8

В тяжелой металлической двери заскрежетал ключ. Олег, лежавший на откинутых нарах, приподнял голову, гадая, что распахнется — маленькое оконце, забранное толстой решеткой, через которое конвойный передавал миску с кашей и ломоть хлеба, или наконец-то, отчаянно скрипя проржавевшими петлями, отойдет в сторону тяжелая дверь камеры. Куцую щель дверного оконца вновь, как и вчера, и позавчера, и всю эту неделю, заслонила волосатая рука молчаливого Рядового, который приглядывал за обычно пустовавшей гарнизонной гауптвахтой. На узкой полке под дверью появились мятая металлическая тарелка с уже остывшей похлебкой и кусок серого, с крупинками непропеченного теста хлеба. Олег прикрыл глаза и откинулся на локоть, который он подсунул под голову вместо подушки. Арестованным постельных принадлежностей не полагалось, и его ложе представляло собой всего лишь грубый топчан, сколоченный из плохо оструганных досок, и шинель с отстегнутым хлястиком вместо одеяла. Когда рука затекала, он подсовывал под голову свернутую шапку. Но в камере было слишком холодно, и потому надолго этой хитрости не хватало. Приходилось вновь натягивать шапку на голову и поджимать ноги. Слава богу, этот топчан был сбит довольно плотно и снизу не очень дуло. А в той камере, куда его заперли сразу после происшествия, между досками топчана можно было просунуть ладонь, и потому любые попытки Олега хоть немного согреться оказались абсолютно безуспешными. Впрочем, он отчаянно мерзнет и в этой камере. Холод донимает из-за голода, а может ли здоровый молодой парень наесться одной миской похлебки и ломтем хлеба в сутки? Олег в который раз попытался ответить на мучивший его вопрос: а могло ли все окончиться более благополучно?.. Первый удар Тамарова он сумел выдержать. Хотя понимал, что выбрал неверную тактику. Тамаров был из тех подонков, которые любое отсутствие сопротивления воспринимают как слабость. А бить слабых для них самое любимое занятие в мире. Но другого выхода не было. Олег печенкой чувствовал, что стоит ему хоть немного ослабить контроль, и та ярость, которая бросила его в атаку на волчью стаю и не отпускала до тех пор, пока рядом не осталось ни одного бьющегося вражеского сердца, сейчас захлестнет его с головой. А это означало, что в отличие от их первой встречи на КПП дело не ограничится сломанной рукой. Так что первый удар, от которого переносье взорвалось резкой, режущей болью, а на левый сапог звучно шлепнулся шматок иссиня-черной кровавой юшки, он все-таки выдержал. Но это ему не помогло.

— Что, щенок, совсем обосрался, — обрадовано заорал Тамаров и вновь от души замахнулся измазанным кровью кулаком. И тут зверь, так сильно рвавшийся наружу, наконец-то сорвался с привязи, на которой Олег держал его все это время, и прыгнул вперед. Лицо Тамарова вдруг как-то странно надвинулось, Олег еще заметил отблеск изумления, которое вдруг возникло в глазах Тамарова, а затем его голова начала запрокидываться под таким углом, который не был предусмотрен матерью-природой, когда она заботилась о работе шейных позвонков, а затем Олег уже больше ничего не помнил…

Он пришел в себя уже у самых палаток. В ушах стоял непонятный шум, из палаток выбегали люди, а прямо перед ним, загребая песок скрюченными пальцами, агонизировало чье-то тело. Олег несколько мгновений тупо пялился на судорожно вздрагивающее тело, а потом медленно согнул руки и поднес к глазам свои заскорузлые ладони. Руки были в крови, а между большим и указательным пальцем левой была зажата какая-то окровавленная тряпочка. Он поднес ее поближе к лицу. Тряпочка оказалась чьим-то оторванным ухом. Олег страдальчески скривился, отшвырнул мертвый кусочек человеческой плоти и опустошенно закрыл глаза. Вот и все, все надежды пошли прахом…