Бернард Шоу - [180]
Некролог — не место для научных дискуссий, да в них и нет теперь нужды: все в общем вышло так, как обещал Шоу. Метабиология заняла принадлежащее ей по праву место. Многие из шовианских предположений, казавшихся разрушительными, революционными, а то и фантастическими, когда он их впервые высказал, стали сейчас общим местом. Между тем к их автору относятся так же, как и раньше, хотя никаких оснований для этого уже давно нет. Во всяком случае, всем этим интересуется и все это понимает незначительное меньшинство, в то время как плоды драматургических занятий Шоу пользуются огромной известностью.
Сохранится ли его известность в веках, предсказать невозможно. Он сам говаривал: «Если бы репутации завоевывались не на век, а на все времена, мир обратился бы в гнилое болото, и потому чем скорее его, старика, позабудут, тем лучше». Он пережил пятерых королей. Переживет ли память о нем еще пятьдесят монархов? Поживем — увидим!»
Закончив свой вариант некролога, я отослал его Шоу в Эйот-Сент-Лоренс. Он не возвращал мне рукопись несколько недель, а когда после настойчивых просьб вернул, она была буквально испещрена исправлениями и добавлениями. Я заупрямился и записал на пленку свой первоначальный вариант.
ЭЙОТСКИЕ ПАЛОМНИКИ
Осенью 1945 года я писал книгу со своим другом Хью Кингсмиллом. Нам пришло в голову, что неплохо дать в этой книге описание посещения Шоу. Я написал Шоу, что нам бы хотелось его повидать. Одна из причуд Шоу заключалась в том, что он делал вид, будто находит время на одни только деловые свидания. Но я-то знал, что это чепуха, и, три-четыре дня прождав впустую его ответа, послал телеграмму следующего содержания: «Какого черта?! Если не представите справку от врача — ждите нас в понедельник!» Тут он позвонил и сказал, что ждет, и 5 ноября мы покатили в Эйот.
По дороге я вспоминал историю, которую услышал от него во время своего последнего паломничества. Шоу рассказывал мне тогда о речи, произнесенной им по какому-то случаю в родном Дублине: «Я выступал перед членами Гэльской лиги и очень всех обозлил, заявив, что предпочитаю писать на языке, который понимают не какие-нибудь три миллиона человек, а, слава богу, триста миллионов. Публика очень разволновалась, то и дело обрывая меня выкриками. Были даже попытки заставить меня замолчать. Я терпел, терпел, но под конец решил: или они перестанут шуметь — или я перестану говорить. И предупредил: «Если в зале не будет тихо, я перейду на гэльский язык и черта с два вы меня поймете!» Ну, не такие уж они были дураки — сразу наступила мертвая тишина, и я закончил выступление не на языке их родины, но на их родном языке».
Уединенный приют Шоу в Эйоте произвел на Хью Кингсмилла глубокое впечатление. Он сказал, что по сравнению с убежищем Шоу сельское кладбище Грея это прямо-таки Пикадилли. Нас провели в гостиную, и через окно мы увидели Шоу, который клевал носом в столовой. Через несколько минут он вылез из кресла и на мое банальное «Ну, как?» ответствовал:
— Девяносто.
— Да, но как вы себя чувствуете?
— Как себя можно чувствовать в девяносто? Поживете с мое — узнаете. Здесь мне хорошо, а в Лондоне — неспокойно. Если я там упаду, меня подберет полицейский и закатает, как пьяницу.
Эта беседа с Шоу вошла затем в книгу, написанную Кингсмиллом и мною и носящую название «Поговорим о Дике Уиттингтоне». Книга вышла в 1947 году. Шоу говорил с нами о Диккенсе и Герберте Уэллсе.
О Диккенсе:
— Вся беда в том, что его обременяла большая и глупая семья. Он должен был зарабатывать очень много, чтобы содержать эту ораву, и черпал силы в брэнди и прочей отраве. «Эдвина Друда» он писал почти что мертвой рукой. Сапси и Груджиус, как заведенные, разыгрывают старые трюки, но жизни в них нет никакой. Это мне напоминает одну смешную историю. Я должен был защитить свои авторские права на «Профессию Кэшеля Байрона» и с этой целью написал «Великолепного Бэшвилла». Пьесу поставило Сценическое общество. Я искал комического актера и в конце концов нашел. Фамилия его была Уиз. Он, казалось, был рожден для моих трюков, однако на первой репетиции реплики, казавшиеся мне безумно смешными, в его устах никого не смешили. Я спросил у Вена Уэбстера, что творится с этим Уизом. Вен ответил: «На премьере в- е будет в порядке». Но и на премьере порядка не было. Трюки были на месте, но рассмешить они не могли. Публика смеялась смыслу реплик, а не тому, как он их подавал. На следующий день Уиз лег на диван и умер. И я смекнул: он был мертв еще до начала репетиций. Весь этот вздор я вам рассказал для того, чтобы вы знали: люди умирают задолго до своих похорон, и Диккенс умер задолго до «Эдвина Друда».
О Герберте Уэллсе:
— На Уэллса нельзя долго сердиться. Он честно признается, что у него истерический темперамент. Помню, мы как-то встретились наутро после того, как появилась его ужасающая статья обо мне[203]. Я имел все решительно основания отделить ему голову от туловища. Но он выглядел таким маленьким и смущенным, что я просто пожал ему руку. В другой раз, когда я его чем-то прогневил, он написал мне: все говорят, что вы гомосексуалист; он, Уэллс, всегда это отрицал, но больше отрицать не намерен. Кстати, я только что составил о нем некролог для «Нью Стэйтсмен», но вы об этом помалкивайте.
Эта книга знакомит читателя с жизнью автора популярнейших рассказов о Шерлоке Холмсе и других известнейших в свое время произведений. О нем рассказывают литераторы различных направлений: мастер детектива Джон Диксон Карр и мемуарист и биограф Хескет Пирсон.
Книга Хескета Пирсона называется «Диккенс. Человек. Писатель. Актер». Это хорошая книга. С первой страницы возникает уверенность в том, что Пирсон знает, как нужно писать о Диккенсе.Автор умело переплетает театральное начало в творчестве Диккенса, широко пользуясь его любовью к театру, проходящей через всю жизнь.Перевод с английского М.Кан, заключительная статья В.Каверина.
Художественная биография классика английской литературы, «отца европейского романа» Вальтера Скотта, принадлежащая перу известного британского литературоведа и биографа Хескета Пирсона. В книге подробно освещен жизненный путь писателя, дан глубокий психологический портрет Скотта, раскрыты его многообразные творческие связи с родной Шотландией.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.