Бернард Шоу - [134]

Но еще ни одно сочинение не приносило своему автору столько ненависти и оскорблений, если не считать «Прав человека» Тома Пейна, пролившего свет «здравого смысла» на столь же кризисное состояние своего времени. Роберт Линд неплохо сформулировал создавшееся положение, сказав, что памфлет Шоу не встретил ни одного разумного возражения, но с его появлением о войне стали говорить и писать как о борьбе между Великобританией. Францией, Россией и Бельгией, с одной стороны, и Германией, Австрией, Турцией и Бернардом Шоу — с другой. В прессе появилось предложение бойкотировать пьесы Шоу. Его сторонились старые друзья. Знакомые не раскланивались. При его появлении люди уходили из комнаты. Герберт Асквит выразил мнение многих собратьев-офицеров, заявив как-то вечером в кают-компании своего дивизиона: «Этого человека надо поставить к стенке!» Даже дружественные критики сдержанно роптали: «Не ко времени чудит наш зануда». Особенным негодованием исходили люди, не читавшие «Здравого смысла». С каждой почтой в его почтовый ящик ложилась изрядная порция оскорблений. Отказались фотографироваться с ним многие «звезды», участвовавшие в благотворительном утреннике.

Волна возмущения дошла и до Америки. Когда из некоей писательской лиги исключили Вирека, Шоу выразил протест. Лига отвечала, что англо-ирландец не имеет права давать американскому обществу свои советы и рекомендации. Шоу писал: «Ваше письмо… преисполняет меня надеждой, что вы вернете мне значительные суммы денег, которые с 1913 года я переплатил казначейству Соединенных Штатов в качестве подоходного налога. Соединенные Штаты были основаны на принципе: налогоплательщик обладает представительством[150], и если вам посчастливится доказать свое утверждение — что я-де не располагаю никакими правами в Америке, — похоже, мне должны тогда вернуть мои деньги. Но пока до этого не дошло, уж будьте покойны: я воспользуюсь своим купленным правом и мнение свое — «советы и рекомендации», как вы их называете, — американскому обществу выскажу сполна».

В декабре 1914 года Шоу с полным основанием скажет: «Даже не знаю, кто еще держался с таким же мужеством, как я, а крест Виктории мне почему-то не пожаловали. Зато не было недостатка в саркастических пожеланиях заслужить Железный крест».

И только один замечательный политик выразил чувства меньшинства. «Позвольте мне сейчас высказать то, что я не решился сказать раньше, когда Ваша статья вызвала во мне первый восторг, — писал Шоу Кейр Харди. — Ваша статья обойдется Англии дороже, чем ее потери в нынешней войне (я имею в виду потери в деньгах). Когда она разойдется в дешевых изданиях и ее прочтут сотни тысяч лучших представителей всех классов, в национальную жизнь прильют новые силы, которых хватит и на будущее поколение. Храни вас бог, и да пошлет он вам успех, — как говорит шотландский пахарь. Пожалуйста, не трудитесь отвечать, даже не уведомляйте о получении. Я излил Вам свою душу, которая наполнена едва ли не набожным восторгом перед Вами… P. S. Только кельт мог написать такое». С этой припиской Шоу согласился и спустя двадцать пять лет так объяснил мне повальное безумие и истерию, которым он стал причиной: «Страсти утихли — перечитайте-ка сейчас «Здравый смысл о войне», и вас очень озадачит, что он взбесил стольких людей, и особенно тех, кто не читал памфлета, но прослышал о моем совете: не следует употреблять слово «юнкер» в ругательном смысле — ведь самый-то главный юнкер в Европе сэр Эдуард Грей. А весь секрет в том, что мой патриотизм был ирландским, и значит — антианглийским; посему в моей безупречно объективной картине положения Британии было нечто очень неприятное на вкус».

Умопомешательство нации достигло особенно острой стадии после затопления германской подводной лодкой «Лузитании»: «Страну охватило безумие. Потеряли голову даже самые стойкие. Ярость не знала предела: «Губить мирных пассажиров! Что же будет дальше?!» Впрочем, в этих словах никак не передать того негодования, которое всех нас тогда охватило. А меня угнетало то, какую ужасную дань мы платим Нев-Шапеллю в Ипре[151]. Я думал о высадке десанта в Галлиполи, и разговоры о «Лузитании» мне казались грубыми и неуместными, хотя я сам был лично знаком с тремя погибшими знаменитостями… Мне даже доставило мрачное удовольствие думать (солдаты меня поймут), что штатские, считавшие войну прекрасным английским спортом, теперь узнают, чем она оборачивается для ее настоящих участников. Я выражал свое отвращение вполне открыто, а мое искреннее и естественное отношение к этому происшествию было воспринято как чудовищный, бессердечный парадокс. Люди пялили на меня глаза, и когда я спрашивал — а что они думают об уничтожении Фестуберта, — они распахивали свои глаза еще шире: видно, думать забыли, а вернее — и не задумывались никогда. Вряд ли их сердце было черствее моего. Большая беда проходила у них над головой — только маленькая задевала их».

Здравомыслие Шоу прямо-таки выводило из себя собратьев по перу. Еще до злосчастного случая с «Лузитанией» его крови жаждал Уильям Джон Локк, а ведь этот и мухи не обидит: мягкий, воспитанный человек. Шоу рассказывал Сетро об одном из обедов в Клубе драматургов: «Я высказался там, что когда немцы спалили Реймский собор, моей первой реакцией было острое желание сбросить артиллериста вниз головой с башни. Сидевший напротив меня Локк сочувственно, удивляясь и радуясь, приветствовал мое здравомыслие. Но я тут же разъяснил, что глупее моего желания ничего нельзя придумать, ибо, ни минуты не задумываясь, так же сравняет с землей все соборы Европы и наш отечественный артиллерист, если таковые используются или могут быть использованы противником в качестве наблюдательных пунктов. Вот тогда-то я впервые увидел, что война сильно раздражает вест-индскую натуру Локка