Бернард Шоу - [133]

Начавшаяся в августе 1914 года война, казалось, удивила в Англии всех, кроме военного министерства, министерства иностранных дел и Бернарда Шоу. Однако газеты убедили людей, что для военного министерства и министерства иностранных дел война тоже была неприятной неожиданностью, а вместе с газетами врали и не краснели знаменитые писатели. Бернард Шоу счел своим долгом представить истинную картину событий. Собрав какие только мог документы, он уехал в Токи и два месяца занимался причинами и истоками войны, жарясь под солнцем на крыше отеля: «Все это представлялось мне просто стычкой двух пиратских флотилий — с одной, впрочем, важной оговоркой: сам я, моя семья, друзья — все были на английских судах, и я никак не смел желать поражения своим. Везде полощется черный «Веселый Роджерс», но я с теми, на чьих полотнищах нашлось место и для «Юнион Джека».

Иногда он спускался с крыши отеля послушать в «Павильоне» симфонические концерты Бэзила Кемерона, на которые сходились раненые бельгийцы, прибывшие сюда на поправку с фронта: «Специально для них оркестр исполнял «Типперери», но воины не поднимались на костылях и не оглашали воздух восторженными криками. Напротив, их изумленный вид слишком ясно говорил, что эту мелодию они слышат впервые в жизни».

Кто-то объявил, что Антигерманская Лига намерена закрыть церковь в Форест Хилл, ибо служба там ведется на немецком языке: старичок священник всю жизнь обращался к Господу на этом наречии. «Так, может, теперь объявить Богу вотум недоверия — зачем, мол, сотворил немцев?..» — заметил Шоу.

Сейчас мы ясно видим, что сочинение и публикация памфлета «Здравый смысл о войне» были самым мужественным поступком Шоу за всю его жизнь. Настало время сказать правду; и Шоу, как обычно, понял это лучше своих критиков — и доброжелательных и настроенных враждебно. «Нью Стэйтсмен» проворно опубликовал памфлет в своем «Военном приложении», которое разошлось в количестве 75 000 экземпляров, и он сначала был тепло принят читателями. Но скоро все перезабудут, о чем именно говорилось в памфлете, его затопит поток воинствующей прессы, и уже примутся его поносить журналисты, не знавшие из него ни строчки. Что ж, придется и это перенести, Шоу не привыкать. Пусть его измордуют в идейных баталиях, а долг он свой выполнил, как солдат на поле боя.

«Тяните из меня жилы, сколько вылезет, — любил говорить Шоу, — но если вы начнете стрельбу и потасовку, — слуга покорный: я трус и лезу под кровать. Не желаю, чтобы моя исключительно ценная жизнь зависела от пулемета».

Без сомнения, он знал, что смелые люди не боятся правды и побеждают, а трусы хватаются за ложь и ложь их сокрушает. Но неужели он того не знал, что трусов всегда больше, чем людей смелых, и что в переломные моменты прорицатель истины всерьез рискует быть повешенным? А уж положение его самого было так серьезно, что дальше некуда. Он по собственному опыту знал, что в такой вот злосчастной ситуации множество людей, до этого не выказывавших к нему никакой враждебности, спешат излить накопленные за много лет желчь и зависть. Людей, лишенных чувства юмора, бесило не только то, что говорил Шоу, но и то, как он это говорил.

«В смешном ищи скрытую правду», — учит Старец в «Назад, к Мафусаилу». К сожалению, серьезно относящиеся к себе люди в подобных случаях ищут спрятанную дубинку.

Когда в ежемесячном приложении к «Нью-Йорк Таймс» появилась первая половина «Здравого смысла», разразился потоком брани Генри Артур Джонс, соперник-драматург. К легкомыслию Шоу они все как-то еще притерпелись, но чтобы легко и изящно им резали в глаза правду — это, знаете ли, слишком!

Вспоминая свои довоенные статьи, написанные в напрасной надежде предотвратить катастрофу, Шоу пишет: «Публика не вняла моему голосу. Тогда я заставил леди из моей пьесы сказать: «К…бабушке!» — и моментально затмил своей известностью кайзера, царя, сэра Эдуарда Грея[149], Шекспира, Гомера и Президента Вильсона. Газеты целую неделю занимались одним только мною — вот как теперь войной, а одна из них даже посвятила специальный выпуск одному-единственному слову из моей пьесы — в свое время она не удостоила такой чести даже Лондонский договор 1839 года. Мне сразу стало ясно, что эту страну нельзя воспринимать серьезно. А не могу переломить свою натуру! Опять лезу с добрыми советами и не боюсь нового заговора молчания, поскольку известность я себе верну очередной пьесой, куда вставлю очень и очень сильные выражения: ведь теперь-то видно, что я не ошибался относительно внешней политики».

«Здравый смысл» вызвал что угодно, но только не заговор молчания. Умный человек не нашелся бы ничему возразить в этом памфлете, и, надо полагать, именно поэтому памфлет Шоу подвергся яростным нападкам. Там было черным по белому написано, что нарушение нейтралитета Бельгии было задумано — и задумано плохо — как повод к британской интервенции; что если бы у солдат всех армий было достаточно разума, они бы перестреляли своих офицеров и разошлись по домам; что гражданам всех воюющих стран пора бы набраться ума и ке давать больше денег на дипломатические войны; что не в одной Германии, айв Англии полно своих юнкеров (то есть помещиков) и милитаристов; что худая слава об английском лицемерии гуляет по всему свету; что самовосхваление и поливание врага грязью — отнюдь не лучший способ выиграть войну; что войну можно было предотвратить, если бы британский министр иностранных дел заблаговременно прояснил позицию Англии; что настоящие причины войны с Германией гораздо серьезнее, нежели выходит по официальной версии. Было там и множество других замечаний. В сущности говоря, это был чрезвычайно патриотический памфлет, где предстали свободными от грязи и лжи основы демократии.