Бернард Шоу - [113]

«Неравный брак» исчез с горизонта после нескольких представлений. А «Одержимым», по мнению публики, не следовало и появляться на свет. Когда я спросил Шоу, помнит ли он, чтобы после приснопамятного воскресного спектакля «Домов вдовца» его еще когда-нибудь освистали или ошикали, он рассказал: «Мне однажды пришлось потуже, чем если бы меня освистали или ошикали. Несколько доброжелателей выразили свое безразличие вежливыми и жидкими хлопками: зал же был погружен в мертвую тишину. Товарищем по несчастью у меня тогда был не кто иной, как сэр Артур Пинеро. Это произошло за год или за два перед первой мировой войной, когда Чарльз Фромэн сделал попытку превратить Театр герцога Йоркского в репертуарный. Все были полны энтузиазма по поводу одной затеи. Всем не терпелось написать в программке, что с тремя одноактными пьесами выступают три первых драматурга последнего часа: Пинеро, Барри и я грешный. Ну, вот мы и принялись за дело. Пинеро смастерил изящную вещицу под названием «Вдовушка из Уоздэйл Хита». Я написал, как мне показалось, забавную штучку «Одержимые». Барри сложил хорошенькую бар-ри-каду, назвав ее «Розалинда». Пьеска Пинеро провалилась, моя провалилась еще глубже, а очарование Барри, напротив, сработало как никогда прежде и никогда потом. Похолодев от мистификаций Пинеро и Шоу, публика совершенно оттаивала на Барри. Зрители выли от восторга — приятная маленькая комедия Барри обнаружила, до какой степени ненавистны им мы с Пинеро. Если бы мы осмелились выйти после спектакля перед занавесом, одного из нас пронесли бы на руках по Трафальгарской площади, зато двух других разорвали бы на мелкие части. На следующее утро Дайон Бусико, ставивший спектакль у Фромэна, позвонил мне с тем, чтобы предложить некоторые купюры. Я сказал ему, что не вижу никакой надобности в купюрах, кроме двух — надо убрать мой отрывок и отрывок Пинеро, и посоветовал дать в прессе и у кассы объявление. Большими буквами напишите: «ВНИМАНИЕ!», а маленькими: «пьеса мистера Барри начинается в десять часов вечера: бар в театре открыт в течение всего спектакля».

Шоу снова впал в жестокую мелодраму, сочинив для предполагаемого благотворительного спектакля в пользу детей в Театре Его Величества «Разоблачение Бланко Поснета». Пьеса была закончена в марте 1909 года и устрашила Бирбома-Три еще больше, чем «Неравный брак» устрашил Фромэна, несмотря на то, что роль Бланко, написанная для Три, сидела бы на нем, как перчатка. Бирбома-Три спас лорд-камергер, отказавшийся разрешить пьесу из-за богохульства, которое он в ней усмотрел. Шоу между тем повторял, что это не пьеса, а религиозный трактат.

Шоу и Бирбом-Три были знакомы друг с другом больше двадцати лет. Восхищение, которое испытывал Три перед блестящим остроумием Шоу, могло при этом соперничать с изумлением, которое неизменно вызывал у Шоу Три. Дело в том, что болезненно ранимый Три никогда не обижался на критику Шоу и доверял его дарованию драматурга, в то время как все остальные театральные деятели безоговорочно называли его пьесы «несценичными», а его персонажей «невозможными». Как и всякая театральная знаменитость его поколения, Три, разумеется, не мог относиться к Шоу как к «нормальному» драматургу. Но исподволь, против своей воли, он поверил в то, что пьеса Шоу — хотя бы это была просто кукольная потеха на манер Панча и Джуди — не подведет и что из-под пера Шоу выходят дьявольски эффектные роли. Шоу же всегда считал Три актером высокой трагедии, неподражаемым в ролях, строго соответствующих этому жанру — чем ближе, тем лучше. Появление Три в комическом репертуаре Шоу объяснял только обманным тщеславием. Шоу писал: «Я не дурак по части подбора ролей для артистов, например: леди Сесили — Эллен Терри, Цезарь — Форбс-Робертсон и проч. Я достиг вершины в искусстве писать по мерке, создав для Три Бланко Поснета. А его самого роль просто шокировала, ужаснула даже».

Автор настоящей книги с немалым трудом раздобыл кое-какие подробности о взаимоотношениях Шоу и Три во времена «Бланко Поснета» и составил из этих подробностей подобие символического макета дуэлей между Шоу и Три, реальный текст которых занял бы не один десяток страниц:

Шоу. Я написал для вас Бланко. Роль скроена на вас. Вы единственный из живущих актеров, кто сыграет ее так, как должно.

Три. Я погибну как актер, если возьмусь за это дело.

Шоу. Отчего же?

Три. Публике это не по зубам.

Шоу. Чепуха! Слопает.

Три. А потом ее стошнит.

Шоу. И попросит еще! Не такой уж у нее в самом деле слабый желудок.

Три. Мой желудок, во всяком случае, не выдержит.

Шоу. А что вам претит в этой вещи?

Три. Не претит, а, как бы это сказать… смущает.

Шоу. Что же вас смущает?

Три. Ну хотя бы вот эти слова о боге. (Читает.) «Он тебе еще покажет… И хитер же он! И ловок же! Он тебя стережет! Играет с тобой как кошка с мышью».

Шоу. Разве бог не представляется вам реальностью, разве вы неспособны говорить и думать о нем?

Три. Мне он никогда не представлялся кем-то, кого можно похлопать по спине и обозвать первым попавшимся прозвищем.

Шоу. Значит, он для вас не реальность, а просто предмет поклонения.