Бернард Шоу - [98]

В заключение он пишет:

«Гитлер так же уверен в том, что бог на его стороне, как Черчилль в том, что бог на нашей. Если это действительно так, нам придется воевать не только с Гитлером, но и с богом. Но так как большинство из нас верит в то, что бог сотворил равно и Гитлера и Черчилля, мы можем с полным основанием надеяться, что бог позаботится о том, чтобы игра была честной. А остальное будет зависеть от нас».

Все эти рассуждения, однако, так и не достигли английского слушателя.

Будучи в то время редактором шотландского социалистического еженедельника «Форвард», я часто обращался к Шоу с просьбой высказать свое мнение о том или ином событии, и он неизменно соглашался, всегда присылал нам какое-нибудь остроумное высказывание.

Во время войны он часто выражал мнения, которые тогдашняя патриотическая печать не желала предавать огласке, и поэтому тоже он часто писал статьи для «Форварда», где печатали то, чего больше никто не стал бы печатать. Иногда я посылал ему свои вопросы, иногда он сам присылал мне почтовую открытку, содержащую какой-нибудь короткий хлесткий и остроумный отклик на злобу дня; иногда присылал статьи подлиннее, которые потом часто цитировали не только английские газеты, но и печать всего мира. Это делало рекламу нашей газете и поднимало ее престиж.

Когда я был проездом в Лондоне весной 1940 года, я написал ему об этом, и он пригласил меня позавтракать с ними в его квартире — на Уайтхолл Корт — это недалеко от палаты общин на берегу Темзы.

Я знал, что ему уже без малого восемьдесят четыре года. Я давно не видел его и ожидал увидеть слабым и дряхлым. Однако, к удивлению моему, он оказался по-прежнему очень живым и веселым, интересовался всем, что происходило в мире, и жаждал услышать новости международной и внутренней политики.

Миссис Шоу тоже присутствовала при разговоре. Она была почти в том же, что и он, весьма преклонном возрасте; но и она тоже не производила впечатления очень старой. Следов болезни, которая впоследствии приковала ее к постели, тогда еще не было заметно.

Шоу во время завтрака говорил не переставая. Миссис Шоу сидела молча на другом конце стола, и мне казалось, что она чувствует себя так, будто ей не дают возможности принять участие в разговоре. Шоу заговорил об агитации за предоставление женщинам избирательного права и вспомнил, что он был в то время непопулярен, так как выразил однажды мнение, что женщины используют свое избирательное право еще глупее, чем это делают мужчины. Я обратился к ней и спросил: «А что вы думаете об этом, миссис Шоу?» Она, казалось, была очень обрадована тем, что ее вовлекли в беседу, и ответила: «Это так глупо, я уже столько раз слышала это от него!» Его синие глаза стали еще чуточку синее, и я понял, что удар попал в цель, потому что он сразу же переменил тему разговора, а она теперь слушала даже с выражением некоторого торжества. Он все говорил и говорил — то о войне, то о Черчилле, то о лейбористской партии.

Мне было так интересно слушать его, а ему так нравилось говорить, и я, конечно, не собирался его прерывать. Потом он вдруг замолчал и немного погодя сказал: «Ну, я что-то расхвастался», — и мы все рассмеялись. Потом мы перешли в соседнюю комнату и поговорили немного о трудностях, которые испытывали газеты во время войны. Он предложил деньги для «Форварда», но я отказался, потому что в это время мы как раз не испытывали нужды в деньгах; мы поговорили еще немного, потом она подошла и, ласково взяв его под руку, заставила лечь на диван и накрыла пледом, а я поднялся, чтобы уйти. «Заходите в любое время, как только попадете еще в Лондон», — сказал он на прощанье, а она добавила: «Да, обязательно заходите».

Неделю спустя она прислала мне в Шотландию письмецо, в котором благодарила за то, что я зашел повидать их, и добавляла в конце: «Когда мы сказали вам: «Приезжайте снова», мы говорили от души».

Мне подумалось, что так оно, вероятно, и было. Они ощущали наступление старости и были рады, когда их навещали.

В первое рождество после ее смерти он прислал мне сделанную им ее фотографию, просто фотографию без всякой подписи Он послал такую фотографию всем, кого считал ее друзьями…

Шла война, и продуктов не хватало, но у нас в Шотландии в сельской местности иногда можно было достать немножко масла, а местный пекарь выпекал шотландские хлебцы, так что я часто посылал им небольшие посылочки, за которые она обычно благодарила меня в письмах:

«Он их ест с удовольствием и вволю — а это уже много для него».

Она, как и прежде, ухаживала за ним — это стало ее жизнью, и хотя у них бывали иногда разногласия, чувствовалось, что разногласия эти непродолжительны.

Когда начали бомбить Лондон, они стали больше времени проводить в своем доме в Эйот Сэн-Лоренсе, а в Лондон приезжали только по средам на машине. Возвращались они из Лондона в пятницу вечером, и писал он по большей части в своем маленьком загородном доме. Статьи он писал обычно от руки, а потом секретарша перепечатывала их, однако, когда времени на перепечатку не оставалось, он присылал их мне написанными от руки, но так чисто, что у нашего секретаря не было ни малейших затруднений при их перепечатке. Много внимания он уделял правке корректур, и хотя почерк у него становился с годами все менее твердым, он оставался вполне разборчивым, и каждая буква была написана отчетливо.