Бернар Кене - [7]

— Вот так портрет! — воскликнул он, засмеявшись. — И ее предназначили мне?

Вошел Антуан, руки его были черны от машинного масла.

— Извините меня, — сказал он, — я был в гараже. Автомобиль сегодня очень скверно поднимался на изволок и мне захотелось осмотреть его вместе с Карлом.

— И что же оказалось? — поинтересовался Бернар.

— Да скверно, совсем не в порядке.

Они поговорили немного об этом, и Бернар распрощался.

Еще накануне было решено, что он будет жить у Ахилла.

— Совсем не изменился Бернар, — сказал Антуан, оставшись с женой наедине. — Когда ему было десять лет, он все спрашивал во время одной стачки: «Дедушка, а если я продам мой велосипед, вы сможете им дать то, что они просят?»

— Это очень мило, — ответила Франсуаза. — А что же дедушка?

— Он рассказывал об этом целых десять лет. Только я так и не узнал, гордился ли он Бернаром или презирал его.

— А я все спрашиваю себя, — задумчиво промолвила Франсуаза, начиная раздеваться, — все спрашиваю, понравится ли здесь Бернару после такого долгого отсутствия.

— Да придется таки привыкать, — отозвался Антуан, смотря на нее с некоторым беспокойством.

Прежде чем лечь, он долго поправлял кран для горячей воды в ванне. Франсуаза читала роман и изредка поглядывала на часы.

VI

Благодаря твердости Бернара чистильщицы получили прибавку; за ними последовали штопальщицы. Ткачи, получавшие более высокую заработную плату, что раздражало другие рабочие корпорации, тоже выставили свои требования: ведь важно было сохранить разницу в плате, не нарушать старинную иерархию ремесел.

Повышение заработной платы влекло за собой и повышение цен на ткани. Бернару Кене было поручено съездить в Париж и осведомить об этом клиентов торгового предприятия «Кене и Лекурб».

По старым воспоминаниям это поручение представлялось ему очень страшным. До войны клиенты были как бы какими-то высшими существами, о которых даже и говорили-то с почтительным ужасом; они с такой легкостью предписывали свои жестокие прихоти фабрикантам, разъединенным и всегда жаждущим работы. При малейшем упорстве Кене всегда угрожал Паскаль Буше. Тогда необходима была весьма сложная дипломатия, жертвы и просьбы, чтобы укротить этих свирепых господ.

— Времена теперь изменились, месье Бернар, — сказал ему старый Перрюель, представитель Кене в Париже.

Действительно, Рош из торгового дома «Рош и Лозерон», которого Бернар боялся более всех остальных (он покупал каждый год более трети всего производства Кене), принял его с необычной кротостью, совершенно несвойственной этому раздражительному человеку. Контора Роша была чем-то вроде простого куба из тонких досок: едва меблированная, она стыдливо пряталась за грудами кусков, доходящими до самого потолка. Эта кладовая была выстроена для склада материи, и сукно господствовало здесь над всем.

— Дорогой мой Бернар, — сказал Рош. — Я могу называть вас так, я достаточно был близок с вашим покойным отцом, — дорогой мой Бернар, я с вами не торгуюсь, я никогда не буду с вами торговаться. Но я не могу платить вам за ваши амазонки более пятнадцати франков.

— Наши рабочие требуют прибавки, месье Рош, мы должны всех их удовлетворить.

— Нет, дорогой Бернар, не всех… Никогда не жертвуйте старыми друзьями. Ах, если б ваш бедный отец был еще жив, я уверен, что я получил бы мою тысячу кусков по пятнадцать франков! Я как сейчас вижу вашего отца… В черном своем пальто, с которым он никогда не расставался, он сидел на том самом стуле, где сидите вы… Да, было у него чутье в делах, а это не всякому дано!.. Ну, я проеду повидаться с месье Ахиллом в Пон-де-Лер и мы сговоримся с ним, в этом я не сомневаюсь, так всегда бывало у меня с вашим дедом.

Рош очень удручал Бернара, он живо ощущал его непроницаемость и могущество. Выходя от него, всегда он вздыхал.

Деландр из торгового дома «Деландр и К°» описывал ему диктатуру фабрикантов.

— Я телефонирую к Ляпутр в три часа пополудни и спрашиваю цену на легкую диагональ — отвечают: пятнадцать франков тридцать два сантима. Я жду прихода моего компаньона и спрашиваю его: «Нужно ли ее брать?» — «Да». Я телефонирую опять… Уже пятнадцать франков сорок семь сантимов. Почему? И однако же это так!.. Но самый худший самодержец — это ваш друг Паскаль Буше. Он вас приглашает на двадцать пятое июля к девяти сорока пяти; вас вводят в маленькую контору; ровно в девять сорок пять месье Буше входит. Если вы опоздали, он вас не принимает, если вы аккуратны, он вам говорит: «Месье, я вам предназначил сорок восемь штук по двадцать девять франков. Вот вам связка: у вас четверть часа, чтобы выбрать рисунки». Через четверть часа он возвращается, нужно быть готовым. Вот теперешняя коммерция, вы видите, какой это абсурд!

Месье Перрюель потащил его затем к братьям Кавэ, вывозившим ткани в Алжир и Тунис.

— Цена нам безразлична, месье Кене, но нам нужно тяжелое просмоленное сукно, которое могло бы заменить то, что продавали там австрийцы до войны для арабских бурнусов.

— Мы смогли бы заготовить это, — сказал Бернар, — но сейчас у нас так много работы.

— Вот как! Вы все те же! — возмутился Кавэ. — Я часто говорил это вашему отцу… «У вас умеют только смотреть себе на пуп…»