Бермудский треугольник любви - [32]

ТЕНОР: Мне кажется, Хемингуэй до конца жизни так и не мог смириться с тем, что любовь не живёт вечно, что она такое же смертное существо, как и всё живое. Нет, если любовь умерла, значит кто-то или что-то убило её. Кто-то должен быть виноват. Это мелькает уже в "Фиесте": "А потом пришли богатые и всё испортили". Обвинения золотому тельцу мелькают и в этом рассказе. "Ты и твои деньги", — с презрением говорит герой своей жене.

БАС: Воображаю, как тяжело было Полине читать "Снега Килиманджаро". Особенно тот отрывок, где герой называет любовь кучей навоза, а себя — петухом, распевающим на этой куче и постоянно лгущим. "Неужели тебе нужно разрушить всё, что ты оставляешь после себя? И коня, и седло, и жену, и доспехи?" — "Твои проклятые деньги были моими доспехами", — отвечает он. Герой вспоминает, что, оказавшись среди богатых, он воображал себя шпионом в чужой среде, которому предстоит описать её. А потом в мыслях обзывает жену доброй заботливой сукой, разрушившей его талант.

ТЕНОР: Но ведь тут же он переходит от осуждения к самообвинениям — и каким безжалостным! "Вздор. Ты сам разрушил свой талант. Зачем обвинять женщину, которая поддерживала тебя? Ты разрушил талант тем, что не использовал его, пьянствовал так, что терял остроту зрения, разрушил ленью, разгильдяйством, снобизмом, гордыней… А не странно ли, что каждый раз, когда ты влюблялся в новую женщину, оказывалось, что у неё больше денег, чем у предыдущей?"

БАС: Но к теме "женщина — губительница" Хемингуэй возвращается много раз. В рассказе "Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера" жена просто убивает мужа — якобы случайно — на охоте, когда в нём воскресла смелость и уверенность в своих силах. В рассказе "Три дня под ветром" герои говорят о том, что женатые — люди пропащие и что нельзя позволять женщине затоптать себя. Жену Скотта Фитцджеральда, Зельду, он обвинял в том, что своими нападками она разрушает уверенность мужа в его творческих силах. Про родную мать в разговорах с приятелями говорил, что она желала его гибели на войне — тогда бы ей досталась слава матери героя. В 1928 году застрелился отец Хемингуэя, и он утверждал, что это его мать довела мужа до депрессии, своим расточительством, своими долгими отлучками, своим пренебрежительным отношением к человеку, который видите ли не воспарял вместе с ней к вершинам прекрасного. Хотя на самом деле больной диабетом доктор Хемингуэй сам диагнозировал закупорку вены в ноге и, скорее всего, застрелился, чтобы избежать мучительной смерти от гангрены.

ТЕНОР: Любовь к матери умерла у Эрнеста довольно рано и точно таким образом, каким она умирает у молодых людей, когда родители не поспевают за их взрослением, когда продолжают поучать или сюсюкать над ними. Эрнест попытался описать это в рассказе "Дом солдата". "Ты ведь любишь свою мать, дорогой мальчик?" — говорит там миссис Кребс вернувшемуся с войны ветерану. "Нет, не люблю", — отвечает тот. Мать начинает плакать. Слёзы срабатывают, Кребс начинает уверять, что он просто в плохом настроении, что слова вылетели случайно. Немедленно верёвка ласкового принуждения делает новый виток: "Давай станем на колени и вместе помолимся". Героя рассказа при этом чуть не стошнило. Но не будем забывать, что реальный Хемингуэй после смерти отца немедленно пришёл матери на помощь и обеспечил её и сестёр, передав в их пользу почти весь гонорар за "Прощай, оружие".

БАС: Только восемь лет спустя Хемингуэй завершил и опубликовал новое большое художественное произведение. Мне не хочется называть "Иметь и не иметь" романом. В середине 1930-х он написал два великолепных рассказа о владельце рыболовного катера, Гарри Моргане, который в тяжёлые годы депрессии вынужден заниматься опасной контрабандой, курсируя между Кубой и Флоридой. Рассказ "Через пролив" написан от первого лица, поэтому в нём герой не мог погибнуть — вместо этого он сам совершает убийство. Второй рассказ, "Возвращение торговца", написан от третьего лица, и там писатель держит нас в напряжении: погибнет герой от ран, полученных в перестрелке с береговой охраной, или выживет? Оставить героя в живых, соединить два рассказа и добавить к ним заключительную историю о перевозке кубинских бандитов-революционеров в Гавану было бы правомочным ходом. Но зачем было пристёгивать в середине шестьдесят страниц про компанию богатых туристов, не имеющих никакого отношения к Гарри Моргану? Только для того, чтобы лишний раз врезать богачам? Или всё же хотел дотянуть компактную повесть до размера романа?

ТЕНОР: Согласен, что сюжетное построение этой вещи выглядит неоправданным. Видимо, Хемингуэй начал работу над семейной драмой писателя Ричарда Гордона отдельно, увяз в автобиографических коллизиях, не знал, как выбраться, и решил просто погрузить её на катер Гарри Моргана. Но если Ричард Гордон — автопортрет, нам придётся снова сострадать Полине. Взаимная усталость на грани ненависти между супругами, обвинения, контробвинения, пощёчины изображены так ярко, что невозможно отделаться от впечатления: писалось кровью сердца. Тем более, что в эти годы у Хемингуэя загорелся роман с Джейн Мэйсон — прелестной женой директора кубинского отдела авиакомпании Пан-Американ. "У тебя след губной помады на рубашке, — говорит жена писателю Гордону. — И на лбу тоже". Когда это писалось, не витал ли над головой писателя запах помады Джейн Мэйсон?