Берлинский боксерский клуб - [82]

– Мама…

Она словно не слышала.

– Мама! – позвал я, подойдя, потряс ее за плечо.

Она встрепенулась и посмотрела на меня и на подошедшего сзади Макса.

– Это ты, Карл?

– Да, мама. Это я.

– Карл… что с Хильди?..

– С ней все в порядке. Она в отеле, у Макса в номере.

Мама перевела взгляд на Макса и, судя по всему, наконец-то его узнала.

– Давай, мама, вылезай.

Мы помогли ей выбраться из ванны, но в себя она, похоже, полностью не пришла.

– Где Зиг? – спросил ее Макс.

– Его забрали.

– Кто?

– Гестапо.

– А куда – знаете?

– Нет. Я… Я… – не договорив, мама расплакалась.

– Идемте, – сказал Макс. – Мы отведем вас ко мне в отель, а потом разыщем Зига.

– Нет, – всхлипнула она. – Я должна остаться здесь. Должна ждать…

Я попытался повести ее под руку, но она вырвалась.

– Мне отсюда нельзя.

– Мама, прошу тебя, нам надо уходить.

– Нет!

– Не нет, а да. – Я крепко взял ее за плечи и пристально посмотрел в глаза. – Здесь оставаться опасно. Надо идти. Идти прямо сейчас. Ты нужна Хильди. И мне ты тоже нужна. Хватит, идем.

Мои уговоры вроде бы достигли цели. Рыдания утихли. Я налил маме полный стакан воды. Она выпила его залпом и уже скоро дышала как обычно.

– Нам действительно пора, – сказал Макс, глядя на улицу сквозь разбитую витрину.

– Мы должны забрать наши вещи, – заявила мама и принялась собирать разбросанные по полу книги.

Она подняла несколько порванных книжек, географический атлас, тяжелый альбом с фотографиями европейских достопримечательностей, том с гравюрами голландских мастеров, разные попавшиеся под руку мелочи.

– Мама, тут не осталось ничего ценного, – попытался возразить я.

– Карл, делай, что говорю!

Такого напора и целеустремленности я от нее не ожидал. Вручив мне подобранные книги, мама продолжила собирать разбросанные по полу вещи.

Мы с Максом помогли ей сложить спасенное добро в картонную коробку и старый чемодан и, после долгих уговоров, повели ее к дожидавшемуся снаружи автомобилю.

В отеле Хильди опрометью бросилась к маме и спрятала голову у нее на груди. Мама одной рукой обняла ее за талию, а другой долго, не произнося ни слова, гладила по голове. Мы с Максом боялись им помешать и несколько минут неловко топтались в стороне. Объятия словно вернули им обеим иссякшие было силы. Немного спустя мама смогла сесть и рассказать, что с ней и папой той ночью произошло.

– Харцель отвез нас в Хессендорфскую клинику, но там было полно нацистов, поранившихся во время погромов. Поэтому пришлось через весь город ехать в Еврейскую больницу. Когда мы через полчаса туда добрались, папа потерял уже очень много крови и у него начались галлюцинации. В приемном покое шагу некуда было ступить – мужчины, женщины, дети: кому-то погромщики проломили голову, кому-то сломали руку. Но папу сразу осмотрел врач, вынул осколок и зашил рану. Чудом не был задет ни один важный орган, а то бы папе не выжить.

Ему сделали переливание крови, он несколько часов отдохнул и почувствовал себя немного лучше. У него прояснилось в голове, и он захотел вернуться к вам. Но была половина второго ночи, поэтому врач уговорил его остаться в больнице до утра. Папе дали морфия, чтобы облегчить боль, и он уснул. Я всю ночь глаз не сомкнула, сидела возле него и думала про вас. Хотела вам позвонить, но телефоны в больнице не работали.

Утром рана все еще была очень болезненной, но папа все равно настоял, что мы должны отправиться в галерею и удостовериться, что с вами все в порядке. В галерее мы вас, конечно, не застали. Мы перепугались и стали думать, где вас искать. А у галереи тем временем остановился автомобиль, и из него вышли гестаповцы. Из-за того, что они были в гражданском, я решила сначала, что это страховые агенты приехали оценить ущерб. Ужасно глупо, правда? Но они на самом деле были похожи на страховых агентов. Только потом я заметила, что лица у них слишком угрюмые и озабоченные. А один с костюмом надел ботинки – такие черные, которые с формой носят.

Они стали расспрашивать о наших политических убеждениях и попытались заставить папу сознаться, что он агитатор-коммунист. Папа, разумеется, только рассмеялся, и им это не понравилось. Гестаповцы обыскали галерею, нашли в подвале печатный станок и надели на папу наручники. Сказали, что он печатал на станке антиправительственные прокламации, а значит, предал Германию. Потом посадили его в автомобиль и уехали. Помешать им я не могла, а никого, кого можно было бы позвать на помощь – ни полиции, ни адвоката, ни соседей, – рядом не оказалось. Я не знаю, куда его повезли. Проследить за автомобилем я испугалась. Нужно было отыскать вас, но как это сделать, я тоже не понимала. Поэтому я решила просто ждать. Я ждала и ждала, а мысли становились все страшнее и страшнее, они давили меня, как камни, и в конце концов я уже не могла и пальцем пошевелить.

Мамин взгляд упал на газету, лежавшую на журнальном столике. Крупно набранный заголовок на первой странице гласил: ЕВРЕЯМ ПРИДЕТСЯ ВОЗМЕСТИТЬ УЩЕРБ ОТ БЕСПОРЯДКОВ. Она взяла газету и вслух прочитала из середины статьи: «Рейхсминистр Геббельс заявил, что случившееся явилось проявлением здоровых инстинктов германской нации. По его словам, “немцы – нация антисемитов. Они не намерены терпеть ограничения своих прав и провокаций со стороны паразитов еврейской расы”».