Берлинский боксерский клуб - [11]

«Ей просто нужно отдохнуть, – говорил отец. – Отдохнет немножко и мигом встанет на ноги». Обычно он оказывался прав. Мама внезапно выходила из оцепенения, словно кто-то снял с нее свинцовые пелены, и как ни в чем ни бывало принималась за привычные дела. Ее приступы пугали и расстраивали нас, но не нарушали повседневного течения нашей жизни, потому что с нами всегда была фрау Крессель, которая готовила, убиралась в квартире и по-всякому о нас заботилась.

Мама обычно никому из взрослых не перечила и тем более никем не командовала. Но сегодня я увидел ее совсем другой.

– Тссс! – зашипел отец. – Соседи услышат.

– Сунь в рот полотенце и сожми зубы, – велела мама дяде Якову.

– Но я, сестричка, совсем не голоден.

– Делай, что говорю!

Дядя покорно затолкал свернутое полотенце себе в рот.

– Замри! – сказала мама. – Кажется, вот она.

Дядя Якоб, изо всех сил стиснув зубами полотенце, глухо зарычал от боли.

– Есть, – сказала мама.

Она осторожно извлекла из раны округлый окровавленный камешек и бросила его в керамическую кухонную миску. Камешек громко звякнул.

Вошедшей на кухню фрау Крессель мама вручила полотенце.

– Приложите к ране и подержите. Я приготовлю нитки.

Фрау Крессель прижала полотенце к ране так сильно, что из нее вниз по бедру дяди Якоба побежала тонкая струйка крови.

– Что вы себе позволяете, фрау Крессель, мы же с вами едва знакомы, – сострил он.

– Stillschweigen![18] – сказала она и для убедительности еще сильнее надавила на рану.

Получив передышку, мама наконец обратила внимание на нас. От зрелища моей разукрашенной физиономии у нее полезли на лоб глаза.

– Что с тобой?

– С ним-то все более или менее, – сказал отец. – Ты мне лучше объясни, что здесь у вас происходит?

Мама пропустила его вопрос мимо ушей. По-прежнему с окровавленным пинцетом в руках, она подошла ко мне и нежно погладила по лицу – там, где оно осталось невредимым.

– Все остальное цело? – спросила она.

– Ага. Я же просто с лестницы свалился.

– Надеюсь, ковбой, лестнице тоже хорошенько досталось, – сквозь боль проговорил дядя Якоб. – А то, похоже, на тебя сразу несколько пролетов набросилось.

– Кто-нибудь мне скажет наконец, что все это значит? – Отец уже явно терял терпение.

Мама молча достала из корзинки для шитья нитку и иголку.

– У нас было собрание, – начал Якоб. – Ничего особого, обычное собрание…

– Постой, – прервал его отец. – Карл, живо ступай к себе.

– Почему? Я ведь уже большой.

– Все равно ступай, – сказал отец.

– Зиг, ему четырнадцать, – вступился за меня дядя Якоб.

– Помолчи! – Отец раздраженно погрозил ему пальцем. – У меня дома прошу меня слушаться.

– Но он должен знать, что происходит…

– Он и так достаточно всего знает. А ты и так одним своим присутствием подвергаешь нас опасности.

– Мы все в опасности, Зиг.

– Позволь мне самому решать…

– Довольно, – вмешалась в перепалку мама. – Карл, марш в постель.

– Ну мама…

Но она меня слушать не стала.

– Иди, – сказала она и, постаравшись не причинить боли, поцеловала меня в лоб. – День у тебя выдался непростой. Тебе нужно отдохнуть. И нам всем тоже нужно.

Я посмотрел на дядю Якоба: может, он за меня вступится? Но дядя спорить с родителями не стал, только заговорщицки мне подмигнул:

– Одна моя подружка проведала, что у меня есть и другие подружки – и раз! – не успел я оглянуться, а мне уже ягодицу продырявило. Готов поспорить, ковбой, с тобой случилось приблизительно то же самое, но ты стесняешься об этом мамочке рассказать.

Я понял, что ловить нечего, и с неохотой поплелся в свою комнату.

Все мысли – о Максе

Как я ни напрягал слух, лежа в кровати, из того, о чем взрослые разговаривали на кухне, мне не удалось разобрать ни слова. Но я и без того догадывался, что на самом деле случилось с дядей Якобом. Из подслушанных раньше разговоров, которые родители тайком вели между собой, я знал, что он состоит в запрещенной Коммунистической партии, которая пыталась вести подпольную борьбу против нацистов. Скорее всего, гестаповцы накрыли тайное собрание коммунистов; схватить дядю Якоба они не схватили, но подстрелить сумели. Отец политику на дух не выносил и затыкал Якоба всякий раз, когда тот заводил речь о своих «товарищах». «Все, что нужно знать о политике и религии, я узнал на фронте, – говорил отец. – И той, и другой грош цена».

Примерно через час после того, как меня выставили из кухни, дядя Якоб ушел. Разговоры на кухне прекратились, и я принялся увлеченно перебирать в памяти события минувшего дня. Даже больше, чем полученное дядей ранение, меня будоражили мысли о знакомстве с Максом.

Не считая Адольфа Гитлера, он был, наверное, самым известным в Германии человеком. В 1930 году он первым из немцев завоевал титул чемпиона мира в супертяжелом весе, одержав верх над американцем Джеком Шарки. Несмотря на то что два года спустя Макс проиграл Шарки матч-реванш, он по-прежнему считался одним из лучших тяжеловесов в мире. Гитлер в своей книге «Моя борьба» подчеркивал, что бокс обязательно должен входить в программу физического развития германского юношества. Министр пропаганды Йозеф Геббельс называл Макса Шмелинга идеалом немца и ставил его в пример подрастающему поколению.