Берлинские заметки для ветреной Штази - [2]

РУДОЛЬФ: Франц Вольфганг, в двадцать один год нельзя быть таким инфантильным…

ФРАНЦ: Вот. Вот оно то, что я ненавижу больше всего. Ваше праведное сытенькое мещанство. Я обожаю мещан, я люблю мещан, когда они тихи и не позволяют себе суждений, потому что на суждения они не способны. Стоит им только дать волю, и они заставят тлеть этот мир на робком лицемерном огне посредственности, уверяя всех и вся, что лишь посредственность и есть добродетель. Посредственность, вялость и теплотца.

РУДОЛЬФ: А, может, вы просто боитесь правильности? Съеживаетесь и выёживаетесь перед простой обычной правдой жизни?

ФРАНЦ: Правдой жизни? Большей банальщины вы не нашли? Перед правильностью ограниченного идиота, счастливого лишь своим тупоумием и леностью сердца, бесстрашного из глупости, как масай перед танком, не способный даже представить себе, что один танк разрушительнее всей его полуголой армии вместе взятой, это – ваша правда жизни? Я ее топтал, оплевывал и насиловал.

Звонкий всплеск пощечины.

Выплюнутое старшим:

РУДОЛЬФ: Останьтесь.

И тяжкая,

тяжкая борьба

между материальным интересом

и невероятным желанием,

пусть пафосно,

но хлопнуть дверью.

РУДОЛЬФ: Отрезвели?

Проглотил.

РУДОЛЬФ: Ни один мужчина никогда не стал бы так говорить с отцом кроме…

Не выдержал –

ФРАНЦ: Идите к черту с вашими бульварными пошлостями!

И нет, женщина не успела отпрыгнуть.

ФРАНЦ: Да что вы все под ноги… Клэр?

II

ШТАНДАРТЕНФЮРЕР: Значит, вы еще и пьяным прыгали в ледяную воду?

Полдень.

Поскрипывающая зала,

запах старого дерева,

лака

и стол,

торжественно прибранный белой, еще попахивающей паром скатертью.

ФРАНЦ: Господин штандартенфюрер, у меня вообще отсутствует желание до алкоголя. Я не стал бы портить себе увольнительную действиями мне неприятными.

ШТАНДАРТЕНФЮРЕР: Вы отрицаете, что в заказе был алкоголь?

ФРАНЦ: Нет. Но в желании моих товарищей в свой свободный день выпить пива, как и в моем нежелании к ним присоединяться, нет ничего наказуемого.

За столом разместился весь свежевыбритый высший состав управления училища.

В стороне скромно воевал с очками господин генерал-лейтенант, ответственный за все школы СС.

Красиво исключают.

Мелочь, а хорошо.

ШТАНДАРТЕНФЮРЕР: Это делает ваш поступок еще более непоследовательным, непонятным и неосознанным.

ФРАНЦ: Позвольте с вами не согласиться, господин штандартенфюрер. Я полностью осознаю, что поступив таким образом, поставил свою жизнь под угрозу, простите, не свою жизнь, а жизнь принадлежащую фюреру и рейху. Я абсолютно с вами согласен, что человек, рискующий чужим добром беспочвенно и неосознанно – глуп, безответственен и не достоин чести офицерского звания СС, но я не согласен, что мой поступок был бесплодным и неосознанным.

И она не смогла не вмешаться.

ФРАУ ХИРШ: Вы из фанфаронства перед гимназистками и вашими товарищами, еще и раскачавшись на веревке, сиганули в течение февральской реки, как можно дальше от берега, заработав себе бронхит, практически переходящий в пневмонию, с температурой под 40° и бред.

Зачем вообще брать в офицерское училище врача-женщину?

ФРАУ ХИРШ: Не вы ли в прошлом месяце в три часа ночи с горящим лбом уверяли сиделку, что проход в туалетный кабинет совершается только по определенным плиткам, а наступившего на неправильную фигуру ждет мучительная смерть?

ФРАНЦ: Я полагал, что клятва Гиппократа – это еще и клятва о неразглашении. Простите. Господин полковник, за обедом зашел разговор о способностях скандинавов, судя по сагам, переплывать ледяные фьорды. Разгорелся спор – это выдумка, воля или физическая предрасположенность. Я не принимал в нем никакого участия, пока не прозвучали слова, оскорбившие меня лично. А именно, что это невозможная выдумка пустоголовых фантазёров. Во-первых, по доктрине СС, это вообще оскорбляет моих предков, во-вторых, там не столько слова были оскорбительны, сколько их причина. Это утверждение было сказано человеком лишь из его смутного ощущения собственной убогости, трусости и безвольности в сравнении с героями саг. Он не подходил к вопросу объективно и не утверждал это как врач, историк или биолог, он подал это с позиции маленького жалкого мещанина, который хочет загадить все Великое и низвести все Великое до такого же узколобого мещанства, чтобы ничего больше не кололо ему глаза. Это я всегда признавал за личное оскорбление и намереваюсь так же относиться к подобному в дальнейшем. Личное оскорбление я не мог оставить без ответа.

ФРАУ ХИРШ: Слушая вас, господин Вертфоллен, остается только радоваться, что там не случилось поножовщины.

ФРАНЦ: Спасибо, госпожа Хирш, это очень важное медицинское заключение. Да, мне удалось не прибегнуть к крови. Спор был забыт до того момента, как мы собрались возвращаться и оказались у пирса. Там несколько товарищей, абсолютно не рискуя собственной жизнью, но веселья ради, решили забраться в воду – попробовать себя на прочность. Естественно, из-за судорог, вызываемых холодом, идея их не удалась.

ФРАУ ХИРШ: И вы решили довести ее до конца.

ФРАНЦ: Именно. Но не из-за провинциальных гимназисток. Видите ли, по моему глубочайшему убеждению, герои саг переплывают ледяные фьорды, держась на воле. Просто воля их гораздо больше, чем то её хилое подобие, доступное среднестатистическому примату.