Берлинские похороны - [76]

Глава 46

Если шахматист не уверен в своих силах, то ферзевый гамбит — дебют с жертвой пешки лучше не применять.

Лондон, вторник, 5 ноября

— Документы, — сказал Хэллам. — ДОКУМЕНТЫ.

— Подождите, — сказал я. — Я только что проснулся, работал всю ночь, не вешайте трубку. — Я положил трубку, выпил полчашки холодного кофе и умылся в ванной холодной водой. Часы показывали полшестого вечера. Смеркалось. В окнах соседних домов зажигали свет. На синем фоне лондонского вечера свет выглядел очень желтым. Я вернулся к телефону. — Теперь все в порядке, — сказал я в трубку.

— Тут все с ума сошли, — сказал Хэллам. — Речь идет о документах Брума. Где они? — Не дожидаясь моего ответа, он продолжил: — Мы во всем помогали вам, так что рассчитываем...

— Подождите минутку, Хэллам, — сказал я. — Вы сами настояли на том, чтобы я уехал из Берлина, оставив документы у Валкана.

— Все верно, старина. Так где Валкан и где документы?

— А я откуда знаю?

— У вас их точно нет?

— Нет, — соврал я. Документы мне были не нужны, но причины переполоха узнать хотелось.

— Вы не хотите прийти ко мне выпить по стаканчику? — предложил Хэллам, резко меняя тему. — Вы знаете, что сегодня ночь фейерверков. Приходите, выпьем. Мне необходимо кое-что спросить у вас.

— Хорошо, — согласился я. — Когда?

— Через час, — сказал Хэллам. — Бутылку вы с собой не захватите? Вы же знаете, каковы эти фейерверочные гулянья. В темноте каждый норовит выпивку стащить.

— Ладно.

— Отлично, — сказал Хэллам. — Простите меня за резкость Заместитель министра устроил мне головомойку за эти бумаги.

— Все в порядке.

— Благодарю вас, — сказал Хэллам.

— Не за что, — сказал я и повесил трубку.

Глава 47

Сила ферзя такова, что часто он действует в одиночку. Но без поддержки других фигур ферзь может и не справиться с умело управляемыми пешками противника.

Лондон, вторник, 5 ноября

На город опустился туман. Не такой, чтобы остановить движение автобусов и заставить полицейских надеть специальные маски, но достаточный, чтобы время от времени отбрасывать свет фар на собственное лобовое стекло. Прохожие прятали подбородки поглубже в шарфы и откашливали сажу, оседающую на бронхах, словно накипь на кухонном чайнике.

На Парламент-сквер с шумом горели две зеленые ацетиленовые лампы. В центре стояли двое полицейских в белых плащах; когда туман рассеивался, их белые руки выделялись как на экране, когда сгущался, они совсем пропадали. Рядом, со станциями метро дети клянчили деньги для своих кукол, большая часть которых представляла собой набитые старьем мешки с маской и нахлобученной шляпой. Правда, около станции «Саут-Кенсингтон» попался превосходный экземпляр — ростом с огородное пугало, одетый во фрак, белую сорочку, галстук-бабочку и помятый котелок. Рядом сновало четверо ребятишек, которым прохожие охотно бросали мелочь. Я нашел место для парковки прямо напротив дома Хэллама. Машин вокруг стояло больше, чем обычно, поскольку молодые чиновники, которые любят играть с огнем, облюбовали район Глостер-роуд для устройства гуляний с выпивкой и пусканием фейерверочных ракет.

— Прекрасно, — сказал Хэллам. Глаза его немного блестели. Я понял, что он уже приложился к бутылке до моего прихода. Он впустил меня в гулкую прихожую. Сверху доносился голос Фрэнка Синатры со старой пластинки. — Кого я по-настоящему люблю, так это животных, — произнес он на ходу, в коридоре было так темно, что я едва различал его. Когда он открыл дверь в свою комнату, я заметил, что вокруг кота сияет ореол. — Они боятся, — объяснил он.

Комната Хэллама выглядела иначе, чем в мой первый визит. На стене висела новая картина, а пол устилал роскошный ковер. Хэллам стоял, улыбаясь, у двери.

— Нравится? — спросил он. — Правда, красиво?

— Должно быть, ваш банковский счет существенно уменьшился.

— Ну, вот, — сказал Хэллам. — Вы всегда только о деньгах и говорите.

Я снял пальто. Хэллам пояснил:

— Моя тетка умерла.

— Ничего себе, — сказал я. — Надеюсь, не от чего-нибудь заразного?

— К счастью, нет, — быстро проговорил он и издал короткий смешок. — Она умерла, оставив много денег.

— Это самая заразная штука, — сказал я, — и, что самое печальное, со смертельным исходом.

— Вы невозможный человек, — сказал Хэллам. — Никогда не знаешь, серьезно вы говорите или шутите.

Не помогая ему решить загадку, я бросил пальто на диван. Развернув бумагу, я поставил бутылку рома на комод между полупустой коробкой мармелада «Тинтри» и вустерским соусом.

Стопка туристских проспектов выросла. На верхнем из них была видна фотография океанского лайнера на рассвете. В иллюминаторах горел золотой свет, обещавший прекрасный воздух. На переднем плане женщина прижимала маленького пуделя к своему норковому манто, как бы доказывая правоту рекламного призыва: «Роскошные круизы для тонких ценителей».

— Ром, — сказал Хэллам, — это очень здорово. Я сам только что принес бутылку алжирского вина. — Он пододвинул завернутую в бумагу бутылку алжирского вина к рому «Лемон Харт»; мгновение мы оба смотрели на бутылки. — А не выпить ли нам? — спросил Хэллам.

— С удовольствием, — сказал я.

Хэллам просиял.

— Как насчет рома?