Берлинские похороны - [70]

— Без глупостей, — сказал он самым дружелюбным тоном. — Я не хочу никаких осложнений. А уж твоей смерти и подавно. — Я кивнул. — Ты мне нравишься, — добавил он.

— Это придает всему делу новую окраску, — сказал я.

Конверт был обвязан резинкой, так что открыть его можно было только двумя руками. Валкан держал палец правой руки на спусковом крючке, другими прихватил угол конверта, а левой рукой принялся снимать резинку. Момент был решающий — ему требовалось несколько секунд, чтобы двумя руками снять резинку и вытащить документы. А чем дольше я стою рядом, тем больше риск, что Валкан снова отгонит меня прочь на безопасное расстояние.

Колено Валкана находилось на уровне моей головы. Я тщательно примерился. Под коленом есть небольшое углубление, где нерв проходит рядом с костью. Резкий удар в это место парализует ногу.

— Ты же все выронил, — закричал я панически.

Джонни схватил низ конверта, а я ударом руки отбил документы и маузер подальше от своего черепа. Потом саданул его по ноге. Не очень точно. В голове у меня загудело — острый край обоймы маузера обрушился на мой висок. Я начал падать. Теряя от боли сознание и почти ослепнув от кровавых мальчиков в глазах, я еще раз заехал ему по ноге.

Тут я почувствовал, что он падает. Он рухнул как подрубленное дерево, бумаги, кружась, опускались на пол. За звуком упавшего на верстак тела послышалось дребезжание металлической рухляди. Страховое свидетельство, словно семя-крылатка, упало в открытую банку машинного масла.

— Я повредил спину, — произнес он испуганно, но тренированная рука крепко сжимала маузер. Нарезное дуло колебалось, как острие карандаша приготовившегося писать чиновника. Я ждал выстрела.

— Я повредил спину, — сказал он снова.

Я двинулся было к нему, но мушка опять закружилась, и я застыл на месте. Передо мной лежал старый человек, пытающийся носить маску человека молодого и беззаботного. Он очень медленно опустил с верстака одну ногу. Голос его звучал с едва заметным рокотанием: — Es irrt der Mensch, so lang er streb[56].

Я наблюдал за ним с тем гипнотическим ужасом, с которым наблюдают за ядовитыми насекомыми, но между мной и Джонни не было стеклянной витрины. Наконец он встал на ноги, лицо его исказилось от боли. Он двинулся вдоль верстака мне навстречу. Я попятился. Он ступал неуклюже, будто ватными ногами, лицо дергалось, но маузер неотрывно смотрел на меня. Нога его опустилась в большую банку с маслом. Валкан бросил взгляд вниз. Самое время прыгнуть на меня.

— Я испортил костюм, — сказал он. Масло расплескалось вокруг ноги, а роскошный ботинок издавал в банке хлюпающие звуки. Одной рукой Валкан опирался на верстак, а другой целился мне в живот. — Мой костюм, — повторил он и тихо засмеялся широко открытым ртом, так смеются идиоты и дети, смех его постепенно перешел в бульканье.

Лампочка светила прямо в глаза, поэтому я не сразу заметил, что изо рта у него течет кровь. Струйка была розоватой и пенистой. Он покачнулся, а затем грохнулся на каменный пол, опрокинутая банка масла покатилась по гаражу, со стуком задевая за железки, пока, наконец, не упала в яму. Джонни лежал ничком на залитом бензином полу. Тело его дернулось и выгнулось, будто его ошпарили кипятком, потом он трижды хлопнул ладонью по полу, хлопки напоминали чем-то пистолетные выстрелы. Вдруг он обмяк и затих. К спине его на уровне лопаток прилепилась толстая полированная овальная доска, на которую он упал. «Шмидты из Золингена — лучшие сверла в мире». Весь набор этих сверл теперь глубоко сидел в его мертвом теле.

Это было так на него похоже. Маленький Фауст, искатель спасения через борьбу, художник Strum und Drang'a[57], имевший двух требовательных хозяев и пытавшийся умереть со словами Гете на устах, он с ними бы и умер, если бы его не отвлекли мысли об испорченном костюме. Я думал, кем была для него Саманта — Гретхен или Еленой. Моя роль сомнений не вызывала.

Я сложил листовки Стока кучей около двери и, застегнув плащ на все пуговицы, уложил тело Валкана в обитый мягким сатином гроб. Смерть сделала Валкана меньше, я едва узнавал мужчину с четырехдюймовым шрамом на лодыжке. Взяв из аптечки жирный карандаш, я написал на лбу Валкана: «1 гр. Na Am». Бросив взгляд на часы, приписал ниже на загорелой коже «18. 15». Все, что увеличит замешательство, когда откроют эту коробку, мне на пользу.

Я успел завернуть только четыре шурупа, когда услышал шум подъезжающего грузовика. В гараже, как мне казалось, пахло кровью, поэтому, чтобы успокоить себя, я вылил на пол немного бензина и спрятал испачканный кровью плащ.

Я открыл ворота настежь. На улице уже стемнело, шел снег. Они въехали. Я помог водителю открыть задний борт грузовика. В дверях появилась фигура человека с автоматом марки «стен» в руках, фигура в старом кожаном пальто, которое приятно пузырилось в нужных местах.

— Не дури, Сам, — сказал я. — Даже для троих погрузить эту штуковину — задача почти непосильная. Опусти автомат.

Она автомат не опустила.

— Где Джонни? — спросила она.

— Опусти автомат, Саманта. Если бы ты знала, как часто происходят несчастные случаи с этими допотопными автоматами, ты бы так себя не вела. Неужели тебя ничему в Хайфе не учили?