Берлинские похороны - [67]

Лампочка висела прямо над головой Валкана, поэтому глазницы его зияли темнотой, а под носом легла похожая на усы тень. Он взял в рот сигарету.

Внимательно посмотрев на меня, Джонни вынул изо рта неприкуренную сигарету.

— Дозвонились до Лондона? — спросил он.

— Все в порядке, лучше некуда.

— Что они сказали?

— Они сказали «Всеобщее одобрение», кодовую фразу. А чего еще ты ожидал?

— Ничего, просто проверяю, — сказал Джонни.

Я укоризненно посмотрел на него.

— Джонни, может, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?

— Нет. Честно. Просто проверяю. Вы достали документы на имя Брума?

— Да.

— Ошибок нет?

— Отстань, — сказал я. — Документы у меня.

Джонни кивнул и пригладил волосы, потом медленно прикурил сигарету от дорогой зажигалки. Он начал пересказывать себе план, чтобы убедиться, что ничего не забыл.

— Сначала они едут в морг. Там его перенесут в грузовик. На это уйдет по крайней мере еще сорок минут. — Мы обсуждали этот план уже дюжину раз. Я кивнул. Мы молча курили, пока Джонни не бросил свой окурок на пол и не затушил его тщательно каблуком. Вокруг его ног образовался прямоугольник раздавленных сигаретных окурков, похожих на конфетти. Над головой прострекотал низко летящий вертолет наблюдавший за движением катафалка от контрольно-пропускного пункта «Чарли» до западноберлинского морга.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я рассмотрел содержимое гаража. Там валялся полуразобранный автомобильный двигатель с оторванными трубками и проводами. Одна головка цилиндра была сдвинута и висела неприкаянно на болтах. За двигателем лежала кипа лысых покрышек и мятых канистр. Валкан то и дело смотрел на часы, наконец, чтобы ему ничего не мешало, он заткнул манжету рубашки за золотой ободок. Время от времени горестно вздыхая, он подходил к двигателю и пинал его носком своего дорогого ботинка.

— Там похороны, — сказал он. Я вопросительно посмотрел на него. — Вот что их задерживает в морге — настоящие похороны.

Я взглянул на часы и сказал:

— Никакой задержки нет. У них еще пять минут до условленного времени.

Мы стояли в тусклом свете единственной лампочки, вдруг Джонни сказал:

— Когда-то на соседней улице я сидел в тюрьме.

Я предложил ему сигарету «Галуаз», прикурил сам, дал прикурить ему и только после первой глубокой затяжки спросил:

— Когда это было?

— Весной 1943-го, — ответил Валкан.

— За что?

Джонни ухмыльнулся и, помогая себе сигаретой, перечислил:

— Я был коммунист и еврей-католик, дезертировавший из армии.

— И все? — спросил я.

Валкан криво улыбнулся.

— Уверяю вас, это было несладко. В 1943-м и героям было есть нечего, а уж заключенным... — Он затянулся сигаретным дымом, и гараж наполнился резким ароматом французского табака, он снова затянулся и застыл, как бы перенесясь в тюрьму тех лет.

Потерев два пальца левой руки, он сунул их под мышку, — так бывает, когда ударишь по пальцам молотком, хочется навсегда спрятать их в темном теплом месте и никогда не вытаскивать на свет божий.

— Места заключения, — вдруг неожиданно произнес он. — Места ненависти. — Его твердый голос, казалось, принадлежал другому человеку, из иного места и иного времени. — Там все просто. После первого ареста меня жестоко избили. — Он сделал рукой резкое, как бы вращательное движение и сунул ее мне под нос: два пальца были изуродованы. — Меня эти избиения не особенно донимали. Арестовали меня французы, которые очень хотели продемонстрировать своим немецким хозяевам, что кое-чему у них научились. Хуже этих французов никого не встречал — настоящие садисты, я не преувеличиваю, в строгом медицинском значении этого слова. Они избивали меня ради собственного сексуального удовольствия, я участвовал в их сексуальных утехах самим фактом своего избиения... вы понимаете?

— Понимаю, — сказал я.

— Мерзко, — сказал он и попытался смахнуть табачную крошку с губы, но не сумев, смачно сплюнул. Я подождал, не зная, продолжит ли он рассказ; пару минут казалось, что нет. Наконец он сказал:

— Но для меня в этом сложностей не было. Я мог понять, почему француз ненавидит немца. — Он снова замолчал, и я догадался, что он продолжает беседу молча. — Французские тюремщики были хуже, поскольку они... — Он еще раз замолк, думая о чем-то далеком и давнем. — Но когда со мной впервые жестоко обошелся немец — я имею в виду не толкнул или ударил, а умышленно и систематически истязал, — я... Это выбило меня из колеи. Вот почему коммунисты почти всегда раскалывались последними, они сохранили верность «своим», они четко знали границы того, что ненавидели.

— Большинство предрассудков направлено против групп, которые легко идентифицировать, — сказал я. — Не случайно, что меньшинства страдают только в том случае, когда у предрассудка достаточно времени, чтобы развить способность идентификации. У мексиканцев не возникает проблем в Нью-Йорке; проблемы они встречают на границе между Мексикой и США. Пакистанцев встречают как почетных гостей в американском Бирмингеме, штат Алабама. А вот в английском Бирмингеме они сталкиваются с предрассудками.

— Именно, — сказал Джонни. — После войны у коммунистов были наилучшие шансы для восстановления своей силы. Они всегда знали, что силы реакции (читай некоммунисты) — свиньи, так что их ничем удивить было нельзя. Евреи тоже были знакомы с антисемитизмом уже в течение нескольких столетий. Так что с неразрешимой загадкой сталкивались только те, кто страдал от своих — французы, которых пытали Другие французы, итальянские партизаны, которых преследовали итальянские фашисты. Вот с чем мы столкнулись. У меня больше общего с немцами, чем с любой другой нацией в мире. Я живу среди них, понимаю их так, как никогда не буду понимать вас, даже если нас сейчас скуют цепью до конца моих дней. Но я не могу войти в комнату к немцам, не подумав, нет ли среди них того, кто пытал меня? Нет ли там убийцы моих друзей? Нет ли там человека, который стоял под дверью, когда я кричал под пытками, забыв обо всем на свете? Нет ли там дочери, сестры или матери такого человека? И уж таковы особенности человеческого мышления, что чаще всего я отвечал себе утвердительно. — Он снова зло сплюнул. Потом вдруг без связи предыдущим выпалил: — А ведь они могут и подлянку сделать.