Бергман - [43]

1996

Анна Королева. Миф

Миф – победа сюжета, победа действия и перипетии. В мифе вторичны интерпретация, мотивация и смысл, он завораживает самодостаточностью, а не заповедует, манит досказанностью, а не заинтересовывает финалом. Он синхронен, неотвратим и прост предрешенной, неизбывной простотой. «Дженни туфлю потеряла, долго плакала, искала. Мельник туфельку нашел и на мельнице смолол». Все.

Описывая работу над «Девичьим источником», Бергман подчеркивает, что его прежде всего интересовали не религиозные мотивы, а сама история убийства и мщения. Зрители, узнавая близкую славянскому сознанию картину двоеверия и религиозного синкретизма, видели за кровавой притчей конфликт христианки-девственницы и язычницы-блудницы, одна из которых парадоксально воскресает в мученичестве, а другая парадоксально гибнет во грехе.

Между тем за этой историей принципиально не стоит ничего. Она прекрасна и мудра сама по себе, и ее необъяснимая, чарующая окончательность порождена эстетикой самого события. Убийство героини происходит на полпути к церкви, на пути через лес и капище, на пути из тепла родительского дома, из утренней юношеской свежести, из капризного довольства всеобщей любимицы – в чужую хаотичную непредсказуемость.

Сам Бергман не просто заворожен мифом, он живет внутри него – но живет по своим правилам. Герой мифа движется из Дома – в Лес, от своего – к чужому. Казалось бы, в «Девичьем источнике» все та же идеальная сказочная траектория. Но здесь имеется и конечный пункт – церковь, недостижимое идеальное инобытие. Церковь – по ту сторону Дома и Леса, по ту сторону своего и чужого, явного и тайного; возможно, и по ту сторону мифа в целом. Бергмановская героиня Карин, вопреки канонам мифа, не одерживает победу над силами Леса, тем самым приобщая его к «своему» пространству. Она гибнет в Лесу от рук лесных людей. Лес неизменен, он, как и Карин, ценен своим постоянством и своей прямотой.

Другой мифологический стереотип, обыгрываемый Бергманом, – стереотип злой дочери и доброй падчерицы. У Бергмана беременная колдунья, приемыш, рабочая лошадка – явное зло и явная темная сторона, а своевольная, изнеженная белоручка Карин так же очевидно олицетворяет свет. И она поругана и убита не для того, для чего в «Морозко» вторая из сестер измазана дегтем и посажена на свинью. Карин слишком хороша для Леса. Она слишком целомудренна, безоглядна, неосторожна, царственно небрежна, у нее слишком нежные руки, слишком светлые волосы, слишком чистый лоб. Ее смерть, как всякая мифологическая смерть, – плодотворна, она порождает главное – зримое, осязаемое чудо источника. Так вся история обретает черты мифа о происхождении, в данном случае – происхождении источника, ибо результат мифа – результат мифического события, не аллегория и не дидактика, а обновление, до-создание физического мира. Энергия мифологической смерти, мифологического соития преобразует реальность в ее чувственном воплощении. При этом смерть Карин – не спасительная жертва, она одновременно разрушительна, поскольку уничтожает саму возможность абсолютной чистоты, абсолютной гармонии. Лес может присвоить ее и овладеть ею лишь убив. Карин и Лес несовместимы, как несовместима Карин и со своей темноволосой спутницей, и с вечером (старостью, увяданием, местью), и с тяжестью дальнего пути. Карин – утренний цветок. После ее смерти, как после смерти Авеля, сбывается смерть как таковая, сбывается смертность, бренность, конечность жизни. И месть не уравновешивает – она предсказывает грядущую ночь, завершает цикл, зовет закат. Чтобы научиться жить – приходится учиться убивать. Мифологическое время кончается – кончается время впервые происходящих событий. Наступает история, наступает культура – дурная бесконечность приукрашивающихся, обрастающих подробностями повторений. И действие логично переносится из произвола природы, из лесного классического просцениума – в тесноту рукотворных помещений, где свершается бессильный, бессмысленный акт мщения. И лишь под конец, в свете свершающегося чуда, дающего смысл произошедшему, – в свете рождения источника – герои выходят из Дома и идут в Лес, под открытое всевидящее небо.

Миф – это всегда однажды и всегда каждый миг. Каждое утро в лучах желтого солнца просыпается беззащитная и беспомощная красота. Каждый день она гибнет в немой мрачной чаще. И каждый вечер обагрен кровью.

1996

Наталья Сиривля. Персона

«Персона» – термин юнгианской психологии, означающий искусственно создаваемый образ «я» – каким я хочу быть в восприятии других. «Персона» – это социально навязанная маска и в то же время – защита от притязаний внешнего мира. Невидимая личина, изменяющая поведение, жесты, восприятие реальности.

Конфликт подлинного «я» («самости») и «я» социального («персоны») – центральная психологическая коллизия в творчестве Бергмана. Но не потому, что он был прилежным учеником Юнга, а потому, что это, вероятно, единственная коллизия его собственной душевной жизни, которую ему вполне успешно удалось разрешить. Ему удалось излечиться, сбежав от терзавшего с детства невроза в мир театра, в мир игры, где маски свободно снимаются и надеваются, не прирастая к лицу навеки.