Березонька - [64]

Годы под гору катятся, а жизнь продолжается. Из последней командировки, куда ее приглашали официальным оппонентом на защиту диссертации, Евдокия Петровна привезла книгу профессора, который при встречах на различных научных конференциях бывал как-то особенно внимателен к ней. Дарственную надпись на своем объемистом труде профессор начинал так: «Дорогой Евдокии Петровне…» Мужу она подарком не похвалилась. Сунула его подальше в толчею стеллажа. Давид Исаевич случайно наткнулся на этот дар. Ни ему, ни себе Евдокия Петровна не смогла толком объяснить, почему скрыла этот подарок. А ведь он ничего не спрашивал, лишь поднял недоуменно брови. Она же обрушила на него обидные обвинения, и все об одном и том же — что он не умеет быть счастливым, что он хронический неудачник во всем. И это отражается на всех — на ней, на сыновьях. Безо всего можно — без диссертации, без повестей. Без счастья — нельзя, невозможно. Все таланты стоят одного — дара быть счастливым.

Погладив шершавый ствол березки, Евдокия Петровна укоряла себя: «Сама виновата, сама виновата во всем!» Медленно пошла в глубь леса. Мимо полунагих осин в тусклой позолоте листьев, мимо пышной оливковой ольхи с кривым стволом. С нее сорвались разом два скворца. И впервые за всю прогулку Евдокия Петровна услышала птичьи голоса. Грустью повеяло от них. Она на ходу проводила их глазами и споткнулась о корягу, чуть не упала и, подавшись вперед, неожиданно заметила гриб. Молодой опенок на тонкой ножке прятался под ржавым дубовым листом. Евдокия Петровна присела на корточки, подломила гриб, подняла, понюхала, раздувая ноздри. Сразу вспомнилось раннее, голодное детство с его частыми набегами в лес за божьим пропитанием. Перед глазами встала как живая сухонькая мама, печально машущая с большака потемневшим берестяным лукошком…

Вздохнув, Евдокия Петровна поднялась с корточек, отряхнулась и, легонько покачивая в ладони опенок, пошла к извивающейся вдоль реки черной тропе.

16

Домой, к Илюше, Давид Исаевич все-таки сразу не идет — пожалуй, женщины правы: пусть парень привыкает к самостоятельности — пригодится в жизни. К ребятам с физико-технического факультета он тоже не торопится. Они и без него справятся с записью на магнитофонную ленту, сами мастера в этом деле.

Давид Исаевич шел медленно, дышал свежим воздухом и вновь возвращался к своим далеким видениям. Он вспомнил, как ему повезло в сорок втором году, накануне Октябрьского праздника.

Приказ, который ему предстояло выполнить, внешне выглядел просто: поддержать огнем своей батареи боевую операцию, предпринимаемую третьим батальоном десятой гвардейской бригады. Операция была достаточно сложной — батальон должен через горы пройти в тыл к фашистам ко входу в Суарское ущелье и неожиданным ударом приостановить их натиск на Майрамадаг, где героически держали оборону курсанты военно-морских училищ. Третьему батальону ставилась задача оттянуть на себя силы противника, держать его в напряжении до тех пор, пока остальные силы десятой гвардейской бригады не прорвут рубежи врага и не выйдут лицом к лицу с гитлеровцами, рвущимися захватить Майрамадаг.

Поддерживать огнем третий батальон в создавшейся ситуации было непросто: тропою, где еле-еле проходит человек, протащить орудие невозможно, а других путей здесь, в горах, не было. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

Решение Давид Исаевич нашел: орудия оставить на занимаемых позициях, а огонь вести по рации. В батарее есть две рации — одна во взводе управления, другая непосредственно на огневой позиции. Он, Давид Исаевич, радист и разведчик вместе с третьим батальоном пойдут в тыл к врагу. Управляя огнем, Давид Исаевич должен будет учитывать необычность своего расположения — помнить, что не он на своем наблюдательном пункте находится между его орудиями и врагом, а противник, и соответственно этому корректировать стрельбу.

Когда командование утвердило его предложение, Давид Исаевич радовался как дитя. И вообще его товарищам казалось порою, что в нем живут два различных человека. Один из них ведет точные специальные артиллерийские расчеты, не допуская малейших погрешностей, а главное — любую опасность встречает хладнокровно, спокойно, а другой — увлекающийся, горячий: при попадании снаряда в цель он бурно радуется, если же снаряд летит мимо, он выходит из себя, в ярости стучит кулаками по брустверу окопа. Но мало что кому кажется. Давид Исаевич просто человек непосредственный, уж таким создала его природа.

Третий батальон вместе с артиллеристами отправился в путь еще до рассвета. Утро застало их уже высоко в горах — посреди дороги.

День был красивый. Такие, наверное, встречаются лишь здесь, в горах, и лишь глубокой осенью. Вершина Казбека дымилась голубоватым дымком, небо казалось просто продолжением этого дымка.

Но, может быть, Давид Исаевич хмелеет оттого, что на душе прекрасно, что камень сомнения снят с сердца. Он шел, чуть наклонившись вперед, как обычно идут, когда поднимаются в гору. Он невысок ростом, но худоба делала его стройным, даже шинель выглядела будто на него сшитой, грубоватая солдатская шинель, подпоясанная простым, солдатским же, ремнем. На правой стороне ремня висела кобура с трофейным парабеллумом. Планшет прикреплен на тонком ремешке возле кобуры. На левой стороне — толстая полевая сумка. Сапоги Давида Исаевича начищены до блеска, просто сияют. Одно только не успел он сделать — побриться. Это, конечно, непорядок, но радость от этого не становится меньше. И странное дело: Давид Исаевич хорошо знал, что идет в бой, каким он окажется — никто предсказать не может, а настроение такое, будто он шел на праздник.