Берестяга - [38]

— Ох, а я подумала… — Марьюшка прислонилась к стене.

— Чего подумала? — потребовал уточнения Петька Нырков.

— Да так… Блажь всякая в голову идет. Заходите в хату…

Таня, увидев ребят, просияла. И Наталья Александровна очень им обрадовалась.

— Какие вы умники. Раздевайтесь!

— С Новым годом вас! С новым счастьем! — оба, как по команде, сказали ребята.

— Спасибо. И вас поздравляю с Новым годом. И всего-всего самого хорошего вам желаю… Садитесь за стол.

Берестяга стушевался. А Петьке — хоть бы что.

— Прошка, кошелку волоки, — скомандовал Петька.

Прохор принес из сеней корзинку. Нырок, будто фокусник, хлопнул над корзинкой в ладоши, сдернул тряпицу и начал выкладывать на стол гостинцы.

На Ныркова действительно смотрели как на настоящего фокусника. Даже Прохор засмотрелся на его проворные руки и ждал, что же Петька еще извлечет из корзины.

Нырков вдруг затих и виновато посмотрел на Наталью Александровну.

«Ты чего, Нырчонок?» — спросил Петьку глазами Берестяга. Петька его понял и в ответ скорчил кислую мину, пожал плечами, что означало на их языке жестов — сомнение.

Таня не выдержала, заглянула в корзинку и захлопала в ладоши.

Петька с испугом поглядел на Наталью Александровну.

— Что у вас там такое? — не удержалась и спросила Наталья Александровна.

Петька закрыл глаза: «Все пропало! Мы погибли!».

Выручила Таня. Она запустила руку в корзину и извлекла оттуда бутылку с густой, вишневого цвета жидкостью. Прошка даже присел от неожиданности. Об этой бутылке он ничего не знал. Эта бутылка — дело Петькиных рук.

— Чудесно! — сказала Таня. — Все есть за нашим праздничным столом. И даже бутылка с шампанским.

И все трое — Петька, Прохор и Таня — одновременно посмотрели на Наталью Александровну.

— Разбойники, — с притворной строгостью заявила Самарина. — Что это? Самогон.

— Что вы, Наталья Александровна! — обиделся Нырков. — Настойка. Вишневая. Бабка моя мастерица делать.

— Сколько же в ней градусов?

— Квасок. — Петькино лицо стало таким невинным, что можно было подумать, будто он принес газированную воду, а не тридцатиградусную настойку, которую для себя специально готовил его дед.

Сели за стол. Марьюшка для такого торжества зажгла лампу-молнию. Все были возбуждены. Ко всем неожиданно пришло праздничное настроение.

— А мне стало весело, — сказала Таня. Сказала всем, а говорила только для Прохора. Берестяга понял это и ответил Тане улыбкой.

— Петя, Петя! Не наливай помногу! А Тане совсем чуть-чуть.

— Мамочка… — Таня сделала вид, что надулась на мать.

— Как хочешь, милая. Только запомни, что ничто так не старит женщину, как слезы и вино.

— За что мы выпьем, мальчики? — спросила Таня.

— Как за что? Вы разве ничего не знаете? — удивился Петька.

— Вы не слышали последние известия? — спросил Прохор.

— Нет, не слышали, — виновато ответила Таня.

— А что произошло, мальчики? — Наталья Александровна даже побледнела.

Марьюшка взялась за сердце и еле слышно произнесла:

— Господи…

Прохор и Петька в один голос (опять, как по команде) объявили:

— Калугу освободили!

— Ох! — Наталья Александровна всплеснула руками.

Таня на мгновение оцепенела, но тут же лицо ее озарилось радостью.

— Калуга! Калуга! — начала напевать Таня. И хлопала в ладоши.

Потом она подбежала к матери и стала обнимать ее, целовать.

Петька смеялся и тоже хлопал в ладоши. А Прохор вдруг помрачнел. Петька заметил это и, толкнув приятеля в бок, тихонько спросил:

— Ты чего, Берестяга?

— Не знаю, — ответил Прохор.

Прохор говорил неправду. Грустно ему стало оттого, что подумал он о том, что Таня теперь может скоро уехать из Ягодного в свою Калугу.

Первый раз в жизни Прохор столкнулся с такой нелепостью, когда большая радость заставляла и радоваться и печалиться.

* * *

«Лесорубы» приехали на Лыковский хутор к вечеру.

За дорогу ребята наговорились, насмеялись, набегались «для согреву», так что больше всего им сейчас хотелось отдохнуть в тепле.

Лыковский хутор принадлежал лесничеству. Пять больших домов опасливо отступили от леса, и, притихшие, стояли на небольшой поляне. Без огней в окнах дома казались нежилыми, брошенными… Пахло дымом. И только этот запах дыма вселял надежду, что на хуторе есть жизнь.

Ученики стояли большой группой и ждали, когда вернется к ним Николай Николаевич. Директор пошел узнать, где размещать школьников и колхозниц, которые тоже приехали на заготовку дров. Ученики молчали, а ягодинки о чем-то тихо переговаривались.

Николай Николаевич вернулся с высоким сутулым мужчиной.

Он тихо поздоровался с приехавшими. Похоже было, что ему не хватает воздуха, чтобы говорить громко. Незнакомец почти все время глухо покашливал. Рот его был прикрыт шарфом.

— Значит, — уточнил незнакомец, — у вас тридцать восемь юношей и одиннадцать женщин. Учеников придется разбить на три группы. Так можно?

— Разумеется, — ответил Симаков. — Одна группа пойдет со мною, вторая — с Пчелкиным. Третья, — директор что-то прикинул в уме, — а третья — с Берестняковым. Вот у нас и получилось три бригады.

Директор перечислил тех, кто должен был пойти с Прохором. Под начало Берестяги попали и Петька Нырков, и два Прошкиных недруга — Юрка Трусов и Ленька Клеев, по прозвищу Клей.