Прошка угнулся, ожидая взбучки за признание, а дед вдруг дружески толкнул его в бок и впервые за долгое время засмеялся.
* * *
Спать в деревне ложились рано. С керосином трудно. И потом, только во сне люди забывали войну, горе, нужду, усталость. Сон — сладкий избавитель. Но не всем спалось. По ночам неслышно плакали матери, жены. Вели долгие, откровенные беседы с темнотою старики. Для некоторых каждая ночь была пыткой. Такие ждали рассвета, чтобы забыться в изнурительной деревенской работе. Этим людям уже некого было ждать с войны…
Бабка Груня спала хорошо. Она верила: бог защитит на войне всех пятерых ее сыновей. Старуха рано ужинала одна в своем чулане, где стряпала, и уходила спать в горенку. Бабка Груня любила прохладу и чистый воздух.
— Зря керосин не пали, — уходя спать, приказала и в этот раз она Прошке.
— Ладно, — буркнул он.
В дверях старуха остановилась и спросила:
— Чего учительша приходила? А?
Прошка хотел пугнуть бабку штрафом: вроде бы, будут брать штраф за то, что он в школу не ходит. Но, подумав, пошел на хитрость.
— Какая учительша? — И сделал вид, будто ничего не знает о приходе Прасковьи Егоровны. Даже испугался для пущей важности: — Без меня, видать, приходила. На горку бегал, у деда спроси.
Но у мужа бабка Груня ничего спрашивать не стала. Заворчала и ушла спать в горенку.
Прохор быстро собрал поужинать. Но есть не хотелось ни ему, ни деду.
* * *
Бабка Груня пекла огромные заварные хлебы. Муки у Берестняковых хватало. Хлебы выходили высокие, круглые, с толстой глянцевитой горбушкой. Начатой ковриги Прошка не нашел. Тогда он отрезал добрую половину непочатой ковриги и шепнул деду:
— Я и хлеба ломотик захвачу. Ладно?
— Шныроватый малый! Хлеб — первая еда. Идешь?
— Иду.
— Задами прошмыгни. Хлеб в сумку положи.
Берестняков вышел на огород. Тайным лазом выбрался с огорода и ходко пошел задами к Марьиной усадьбе… Взмок. Возле Марьюшкиного дома остановился поостынуть. Воздух был острый, щекотал ноздри. Пахло снегом и почему-то свежей осиновой корой.
Прохор решительно шагнул на ступени крыльца… Постучал.
— Кто? — спросила Марьюшка.
У Прошки слова не шли с языка. Сердце колотилось. Глотнул жадно густого воздуха.
— Кто стучит? — недовольно переспросила хозяйка.
— Я. Прохор Сидорович Берестняков, — сказал Прошка, закрыв глаза и поморщился.
— Проша? Берестняков? — удивилась Марьюшка и торопливо загремела железной задвижкой. — Ты что, Проша?..
— Дедушка послал. Велел отдать твоим квартирантам. Вот. — Берестняков сунул сумку ей в руки. — Опростай сумку.
— Что это?
— Мед, сметана, картошка, хлеб.
— У них нет денег, Проша. И мне нечем заплатить… Поблагодари дедушку. Где ты? Держи сумку! — глухо сказала Марьюшка.
Прохор захлебнулся словами:
— Денег нам не надо… От нас с дедушкой… Бери… Нельзя не брать… Много у нас добра этого… Бери… — умолял Берестняков, — а то помрет Таня. Кто подарок не берет, тот зло за пазухой носит.
Марьюшка вошла в избу, оставила дверь открытой. Прохор прикрыл дверь и сам остался стоять в сенях, где пахло лежалой соломой и подгнившими бревнами.
Дверь снова отворилась. В сени робко проскочила тусклая полоска света.
— Заходи же, Проша, — зашептала хозяйка.
Прохор вошел в хату, остановился у порога, снял шапку. Тщедушное пламя горящего фитиля было защищено стаканом без дна… Глаза Прохора быстро привыкли к полумраку. В избе пусто, но прибрано. Прохладно… Чулана для стряпни не было. Вместо переборки у печки висела старая занавеска. За занавеской Марьюшка перекладывала продукты. Вздыхала.
* * *
Прохор еще никогда не был в доме у Марьюшки. В Ягодном почти все шабры были сродни друг другу. В селе всего несколько фамилий значилось: Берестняковы, Нырковы, Цыбины, Кутянины, Смагины. Было несколько семей с другими фамилиями, но те семьи не коренные ягодновские, а пришлые.
И жили люди в Ягодном, на первый взгляд, мирно, дружно. Драк никогда не было. Если кто из парней забывался и затевал рукопашную, то имел дело потом со взрослыми мужиками. А те шутить не любили.
Междоусобные войны велись в Ягодном скрытно: наговорами, разноречивыми мнениями на собраниях, споростью дел. Противники досаждали друг другу тем, например, что раньше управлялись с покосами, нарядней одевались, чаще покупали обновы. Новые дома, богатая резьба, обилие на свадьбе, городские гости, ходкая долбленка, драчливый петух, гулянье возле дома — все бралось на вооружение при тайной борьбе шабров.
Приедет ягодинка торговать в далекий поселок леспромхозовский. Продает сметану, творог, яички. Продает, а сама по сторонам поглядывает: нет ли рядом ягодинки-противницы. Если завидит, то вроде бы ненароком заговорит с соседками и покупательницами о хозяйках-грязнулях. Всяких страстей нарасскажет. И вдруг будто только заметит противницу.
— Че зря баять, бабоньки, вон така неряха приехала, — и стрель глазами в сторону ненавистной ягодинки. — Сама видела, как мышу-упокойницу из горлача вынала, а молоко на продажу.
И больше наветчице ничего не надо делать. Мигом поселковый рынок будет знать историю про «мышу-упокойницу». А кто станет покупать у такой ягодинки молоко или сметану? Любителей не находилось. Разве, кто по случаю, по незнанию.
