Берендеево царство - [34]

Взяв громкий аккорд, он запел хриплым и каким-то нищенским голосом, рассчитанным на слабонервных:

Смотрите, граждане, какая злая шутка:

Да это вы — знакомые бойцы,

А с вами старая больная проститутка…

Последних дней последние концы…

— Эх, жизня! — лохматый дядя поднял голову. — Граждане, кто знает, на предстоящей станции продают самогон?

— Самогон везде есть, — сказал Буква Ка, потряхивая кепкой, в которой звякали недавно появившиеся монетки.

— Пожертвуй, герой, на построение полбутылки.

Меня, как неполноценного и явно безденежного пассажира, Буква Ка обошел. Где-то в соседнем отделении вздохнула женщина: «Кормиться чем-то надо…» Мужской голос добавил: «В основном поиться». Кто-то засмеялся, кто-то выругался, и началась живительная дорожная склока, единственная отрада ошалевших от безделья и скуки товаро-пассажирских туристов.

В этой густой обстановке как-то ухитрялся читать мальчишка лет двенадцати. Пристроился у открытого окошка с толстой книжкой и ни на что не обращал внимания. Степной ветер поглаживал и трепал его светлые ковыльные волосы. А он читал.

4

Приехал я только к вечеру. На скамеечке у дверей клуба сидела тетя Нюра. Она сказала, что Коротков ждет меня именно с этим поездом и, конечно, сейчас же заявится, потому что дело у него очень безотлагательное.

— А какое, не знаете?

— Нет, не знаю. Да и не спрашивала. Только очень необходимое дело. На бюро они тут все говорили, что если уж не он, это про тебя, значит, если не он, то другой кандидатуры у нас нету.

Интересно, но непонятно. Оставалось ждать Короткова. Он скоро появился. Я издалека его увидел: шел, перекидывая через рельсы скрипучий протез. Только по этому я и узнал. Он здорово изменился, оттого что остриг свои ежеватые волосы и прикрыл голову черной узбекской тюбетейкой. Изменился и даже похорошел. Солнце опалило его бледное лицо и стало заметнее, какие у него голубые, почти синие глаза. Или это от голубого матросского воротника. Голубое, говорят, красит лицо и подчеркивает синеву глаз. Кроме того, никогда еще я не видел на нем белой матросской форменки, которая сама по себе украшает человека.

— Молодец! — закричал он. — Скоро приехал!

Он положил руку на мое плечо. Его пылающее лицо светилось таким энтузиазмом, что я уже не сомневался в необычайности того дела, для которого он меня вызвал.

— Молодец, не подвел. Я и на бюро сказал: «Этот парень не подведет».

Конечно, лестно выслушивать такое о себе, но мне не терпелось узнать, в чем дело.

— Пойдем в клуб, что мы между путей будем разговаривать. Я, брат, теперь в двух кабинетах сижу…

По дороге он рассказал, что партком, не снимая с него руководство железнодорожным комсомолом, назначил его еще и заведующим Домом коммунаров, как официально назывался партийный клуб.

В нашем комсомольском клубе ничего не изменилось, только вынесли железную печку, у которой мы отогревались после работы, мечтали о будущем и мгновенно разрешали все текущие вопросы.

— Садись, — сказал Коротков, проходя на свое место за столом.

Поняв, что разговор предстоит официальный, длительный, я устроился на скользком диванном валике, упираясь коленями в тумбу стола.

— Вот что, — строго сказал Коротков и подчеркнуто вздохнул. — Нет у нас пьесы.

— Да. — Я тоже вздохнул, но сочувственно. — Их никогда и не было.

А надо, вот так! Всем надо, понимаешь. Хорошая требуется пьеса. По всем попам и богам чтобы стреляла. Мы тут недавно в порядке смычки ездили в деревню Старое Дедово. Так там, понимаешь, поп всех лечит. Половина деревни трахомой болеет, а поп как-то там знахарит и никому не велит к докторам ездить. В церкви проклинает. А кулачье все за него. Мы там агитацию провели крепкую, комсомольскую ячейку организовали. А теперь вот — подохнуть, а им помочь, да скорее. Прямо сейчас. Вот я и вызвал тебя как комсомольца и как друга! Давай помогай!

Во время этой пламенной речи я думал, как мне сказать, что больше не могу приспосабливать пьесы, что это преступление. Как сказать, чтобы он понял и не осудил. И тут же я поймал себя на том, что я сам себя осуждаю, обвиняя в измене комсомольскому долгу. В самом деле, надо бить врага любым оружием, бить без передышки. Берендеево царство не оскудеет, если мы переделаем еще одну пьесу, еще десять пьес. Стародедовским комсомольцам нужно дать хоть какое-то оружие против кулаков и попов, и мы обязаны его дать. Прости меня, мой «старый мечтатель», но, кажется, мы в чем-то ошиблись с тобой, о чем-то забыли.

И я решительно проговорил:

— Надо, так сделаю, какой может быть разговор!

— Ты сделаешь, — оживился Коротков, — ты только сразу-то не пугайся.

— Нет, — заверил я, — не в первый раз.

— Я знаю, ты — молодец. Нужна пьеса. — Он тряхнул кулаком. — Обязательно комедия. Комсомольская, антирелигиозная, крепкая, чтобы сразу брала за жабры и — наповал. Одним словом, своя от точки до точки.

Слушая, как он перечисляет превосходные качества комедии, я согласно кивал головой, а оба мы думали, что все мне понятно и я со всем согласен.

— Вот и хорошо, — возликовал он, — это тебе самое ответственное комсомольское поручение. — Он поднял сразу оба кулака. — Ты должен сам написать пьесу.