Береговое братство - [13]

Он остановил ее у садовой калитки, соскочил наземь, бросил поводья слуге, который был с ним, взял под мышку из его рук большой красный сафьяновый портфель, который запирался на ключ, и большими шагами направился к домику, где на пороге неподвижно стоял лесник.

– Вот и я, любезный друг! – сказал он, протягивая руку леснику.

– Я ждал вас, дон Фелипе, – ответил тот, сделав шаг назад и не взяв протянутой ему руки.

Дон Фелипе этого движения не заметил или не придал ему значения.

– Все у вас здоровы? – продолжал он. – Мне кажется, будто я целый век не был здесь.

– Все здоровы, сеньор.

– Слава Богу! Я не мог дождаться минуты, когда мы увидимся.

– И я также, сеньор, – ответил лесник глухим голосом. Теперь холодный прием невольно бросился дону Фелипе в глаза.

– Что с вами, друг мой? – спросил он с участием. – Вы мне кажетесь печальным, озабоченным, уж не приключилось ли у вас какого горя?

– Действительно, горе есть, сеньор, почему и прошу извинить меня. Я желал бы переговорить с вами, дон Фелипе, о важном деле; удостойте меня несколькими минутами разговора с глазу на глаз.

– С величайшим удовольствием, – весело ответил дон Фелипе, похлопывая по портфелю, который держал, – и мне надо переговорить с вами о важном деле.

– Важном для меня?

– Для кого же еще?

– Я не понимаю, какое это дело.

– Быть может, – лукаво заметил дон Фелипе, – мое дело и ваше – в сущности, одно и то же.

– Сомневаюсь, – пробормотал лесник, нахмурив брови.

– Мы будем беседовать здесь?

– Нет, это общая комната, здесь все проходят; лучше пойдемте ко мне.

– Как хотите, любезный друг.

Лесник прошел вперед и поднялся по лестнице, между тем как дон Фелипе следовал за ним.

К своему изумлению, гость заметил, что дамы не показывались, тогда как прежде этого не случалось никогда.

Лесник был как будто совершенно один в своем домике.

Наверху он отворил дверь, посторонился, чтобы пропустить дона Фелипе, и вошел вслед за ним, тщательно затворив за собой дверь, потом быстро надел на голову шляпу, которую все время держал в руках, выпрямился и надменно сказал гостю:

– Мы теперь наедине и можем объясниться.

– По-видимому, кузен, – улыбаясь, ответил дон Фелипе, – вам угодно наконец вспомнить, что вы – испанский гранд первого ранга и имеете право стоять перед королем в шляпе. Я очень рад этому за вас и за себя.

– Что это значит? – вскричал лесник, оторопев.

– Это значит, что я – Филипп Четвертый, король Испании и Индии, а вы – дон Луис де Торменар, граф Тулузский и герцог Бискайский. Разве я ошибаюсь, кузен?

– Ваше величество! – пробормотал дон Луис в страшном волнении.

– Выслушайте же меня, – с живостью продолжал король, ласково улыбаясь, – вы спасли меня, рискуя собственной жизнью. Я хотел узнать, кто вы однако, упорно оставаясь непроницаемым, вы отказывались от всех моих даров, отклоняли все мои предложения. Такое упрямство подзадоривало меня: во что бы то ни стало хотел я знать о вас – и узнал! Герцог, мой покойный отец, король Филипп Третий, обманутый ложными наветами и легко поверив клевете ваших врагов, был жесток, неумолим к вам, я даже прибавил бы – несправедлив, если бы не говорил про отца, теперь уже находящегося на небе, в царстве Отца Небесного. Следовало исправить вопиющую несправедливость – я исполнил это. Ваше дело было пересмотрено в Верховном суде, приговор над вами отменен, честь ваша восстановлена в былом блеске. Теперь, кузен, вы действительно дон Луис де Торменар, граф Тулузский, маркиз Сан-Себастьянский, герцог Бискайский; состояние ваше возвращено вам, позор снят с вашего имени, враги ваши наказаны!.. Довольны ли вы?

И он протянул ему руку.

Совсем растерявшись под влиянием тысячи разнородных чувств, нахлынувших на него, дон Луис преклонил колено и хотел поцеловать руку, которая так великодушно возвращала ему все, чего он был лишен, но король не допустил этого, он удержал его, привлек к себе и заключил в объятия.

– О, ваше величество! – вскричал герцог, и рыдание вырвалось из его груди. – Зачем надо…

– Постойте, кузен, – мягко прервал его король, – ведь я еще не закончил.

– Боже мой! С какой целью все это было сделано? – пробормотал герцог глухим голосом.

– Увидите.

– Я слушаю, ваше величество.

– Я буду говорить откровенно; принятый как друг, почти как сын в вашей благородной семье, я не мог не полюбить Христианы.

– А! – вскричал дон Луис, бледнея.

– Да, герцог, теперь говорит не король, но друг! Я люблю Христиану, как никого еще не любил; ее безыскусное чистосердечие, ее девственная чистота – все пленило меня в ней. Тогда…

– Тогда, ваше величество, – с горечью сказал герцог, – вы, друг ее отца, спасшего вам жизнь, решили отплатить за эту услугу.

– Тем, что прошу у герцога Бискайского, моего друга, руки его дочери, – с благородством сказал король, – неужели он откажет мне и спас мне жизнь только для того, чтобы осудить на вечное страдание? Теперь отвечайте мне, герцог, или, вернее, друг мой; я сказал все, что хотел сообщить вам.

– Но я, ваше величество, должен сообщить вам, что недостоин вашей доброты, что сомневался в вас, в вашем сердце, наконец, в величии вашей души, что еще вчера, когда мне открыли, кто вы, я думал, что вы намерены внести позор в мой дом.