Берегите матерей! - [2]

Меня не снимают

Средь белого дня.

Нет в мире покрова

Печальней меня.

3

МОЯ БЕСЕДА С ЧЕРНОЙ ШАЛЬЮ

— Скажи мне, всегда ли ты черной была?

Быть может, когда-то была ты бела?

— Как пена морская, была я бела,

Как белые чайки, по сини плыла,

Как чайки, что, пены коснувшись слегка,

Уносят ее белизну в облака.

Была белопенной, молочной такой,

Когда твоя мама была молодой.

Когда ей поднес луговые цветы

Отец твой… И был он моложе, чем ты,

Подтянутей, строже по стати и сути.

Учился отец твой не в Литинституте,

И много трудней, чем живете вы все,

Он жил — сирота, муталлим медресе.

…Пошли на базар продавать вороного,

И вот на плечах у невесты — обнова.

Помазали медом невесте уста:

— Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста.

О, как я плясала на свадьбе у них…

Смотрел на невесту влюбленный жених!..

Поэт, он тогда о стихах позабыл

И глаз восхищенных с тебя не сводил,

На палец мою намотав бахрому…

— Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?

— Ах, свадебный пир еще длился в ауле,

А черная весть прилетела как пуля,

Дурное — оно как на крыльях спешит:

На фронте врагами был родич убит.

На землю чужую, от дома далеко,

Упал он, сраженный, и сгинул до срока,

И буркой прикрыли его земляки.

А мама печальную песню Чанки

Запела о том, как поверженный пал

Вдали от отчизны отважный Батал.

И слезы катились по мне то и дело,

И я все мутнела, и я все чернела…

— Скажи, что еще приключилось с тобою?

Была ли когда-нибудь ты голубою?

— Была… Голубей, чем небесный атлас,

Была я в тот самый торжественный час,

В тот день, для отца твоего незабвенный,

Когда твоя мама с покоса не сено —

Дитя привезла, прошептала, смутясь:

«Хоть сына вы ждали, но дочь родилась!»

Отец твой — а это вы знаете с детства! —

Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой,

Взял на руки дочь, и услышал Хунзах:

— Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!

Ребенок! Но есть ли созданье чудесней?!

Да будешь ты, дочка, той первою песней,

С которой встречают весеннюю рань!

Купил он для мамы лазурную ткань,

Чтоб маму и дочь обходили невзгоды,

Чтоб не было к дому пути для врага —

По старой примете

                           над дверью у входа

Прибил он витые бараньи рога.

А мама, лазурной окутана тканью,

На крышу взойдя, источала сиянье,

Глаза ее были синее, чем тот

В Сорренто тобою увиденный грот.

— Куда же девалось сиянье лазури?..

— Оно потонуло в печали и хмури,

И может ли рог — хоть витой, хоть какой —

Препятствовать натиску злобы людской?!

Лазурь мою смыло слезою соленой…

Какой только я не была!

                                   И зеленой,

Как в Африке знойной могучий банан.

Лиловой была, как просторы полян,

Что в мае коврами фиалок одеты.

Была и кофейного теплого цвета,

Оранжево-желтой была, как закат,

Была золотистою, как листопад,

И серой, как надпись на старом кинжале, —

Цвета перемены судьбы отражали.

И злобная зависть, вражда, клевета

Злорадно гасили живые цвета.

Чуть искорка счастья затеплится в недрах,

Как тут же потушит недремлющий недруг.

— Но разве все лучшие люди земли

Веселые краски сберечь не могли?

— Веселые краски?! Да как уберечь их,

Когда все бело от костей человечьих,

Когда по дорогам шагает война

И кровью земля напилась допьяна?!

В те годы тела устилали равнины,

И души солдат, словно клин журавлиный,

По небу летели, как в песне твоей, —

Той песне, какую сложил ты поздней…

Весь мир пропитался и горем, и злобой.

«Веселые краски»! Сберечь их попробуй!

И стала я тусклою, словно зола.

Казалось, надежда навек умерла,

Казалось, цвета я меняла напрасно…

— Скажи, а была ты когда-нибудь красной?

— Была я, как пламя пожара, ярка.

Но спрячешь ли пламя на дне сундука?..

Из мрака поднимется к небу светило.

Все красное мама твоя раздарила

Бойцам — партизанам, героям Хунзаха,

Чтоб красной звездою сверкала папаха,

Чтоб, в бой устремляясь, могли смельчаки

Украсить шинели свои и штыки.

В семнадцатом

Женские красные шали

Знаменами гордыми в небо взмывали.

Потом из остатков пробитых знамен

Тебе — пионеру — был галстук скроен.

Прекрасные ленты багряного цвета

Вились на пандуре Махмуда-поэта.

Когда же навеки замолк наш певец,

Упавший пандур подхватил твой отец,

И ленты взметнулись по-прежнему ало

При звуках «Заря обновленная встала»…

Над миром весенняя встала заря,

И мир обновился, пылая, горя,

Ты — отпрыск Гамзата, ты — сын его третий,

На землю явился на раннем рассвете.

И, может быть, ты потому и поэт,

Что мама тебя завернула в рассвет.

— Все верно… Но гибли в горах сыновья.

Война раздирала родные края.

Аулы, враждуя, точили кинжалы…

Так что же ты черною снова не стала?

— Послушай! Боюсь я, что в дальних скитаньях

Совсем позабыл ты о старых преданьях.

Ты вспомни былое, ты вспомни рассказ,

Который от мамы ты слышал не раз.

Старое предание

Говорят, в былые годы

Два могучих древних рода

Друг на друга шли войной —

Тесен им аул родной.

Род пред родом громко хвастал:

— Мы заткнем за пояс вас-то!

Первый род: «Мы всех сильней!»

Род другой: «А мы — древней!»

И случилось же такое,

Что в одну влюбились двое,

Два противника — в одну.

Два врага — в одном плену.

И, как водится в Хунзахе:

Оба, пышный мех папахи

Нахлобучив до бровей,

В бой торопятся скорей!

Видно, посчитав от дури:

Если, мол, в овечьей шкуре

У джигитов голова —

Сам джигит сильнее льва.

Тот кричит: «Моя невеста!»