Берег ночью - [13]

Теперь мне было плевать на насмешки сверстников — тот я, над которым они смеялись, не имел к нынешнему никакого отношения; и, хотя обучение должно было начаться лишь осенью, мне достаточно было лишь самой мысли об этом, чтобы чувствовать себя почти счастливым. Матвею еще на какое — то время пришлось задержаться внизу, на побережье, в ожидании, пока на замену ему не придет кто — нибудь из трудоспособных членов общины — в поселке всегда оставалось несколько человек — чтобы присматривать за хозяйством, и на случай всяких непредвиденных неприятностей, вроде недавней.

Сам я был уверен, что отправлюсь наверх вместе с отцом Лазарем, раз уж так вышло, но, к моему тайному удивлению, никто об этом и речи не завел. Сам же отец Лазарь, который, вроде бы, присматривался ко мне до того, как все решилось, теперь, казалось, и вовсе перестал обращать на меня внимание — словно я больше не представлял для него интереса.

Обида мешалась у меня в душе со страхом и уязвленной гордостью — и когда священник отбыл на летнюю стоянку, я лишь проводил повозку взглядом, но не сказал ни слова.

Матвею я тоже ничего не сказал — сначала был слишком растерян, а потом мне просто стало неловко, что все так повернулось.

На прибрежной полосе оставаться было опасно — летние бури бушевали все сильнее, а один раз я увидел огромную приливную волну — она надвигалась, точно стеклянная стена, сквозь которую просвечивало солнце. На центральной площади, на прилегающих к ней улицах было так пусто, что, когда я выходил вечерами на крыльцо общинного дома, я, казалось, слышу стук собственного сердца.

В единственной освещенной комнате уютно мерцала лампа с промасленным фитилем, и оранжевый огонек казался таким теплым — в особенности по сравнению с холодноватым светом, который испускало ночное море — невидимое отсюда, оно отбрасывало на низкое небо бледное зарево.

И тут я услышал тихий — тихий переливчатый свист. Он шел откуда — то со стороны моря — мерный гул прибоя почти заглушал его.

Я прижался к стене общинного дома — она еще хранила дневное тепло и казалась надежной, точно крепкое человеческое плечо, — но не двинулся с места.

Там, на берегу, что — то происходило.

На свист кто — то отозвался — таким же тихим, сладостным свистом, он шел на этот раз откуда — то со стороны скал. Повсюду на побережье в теплой ночи перекликались нежные, плачущие, зовущие голоса.

На этот раз я не выдержал — бросился в дом. Матвей уже спал — он подхватился, когда я начал трясти его за плечо.

— Да что случилось? — спросил он наконец.

— Матвей, там на побережье, кто — то… свистит.

— Свистит?

Он накинул на плечи куртку и вышел со мной на крыльцо.

Мне стало не по себе — не оттого, что я услышу эти ночные голоса, но оттого, что не услышу их. Он подумает, что я вконец спятил — что все это мне примерещилось.

Но свист раздался вновь — на этот раз совсем поблизости, и мне даже показалось, что в высокой траве, окружающей площадь, мелькнуло темное гибкое тело.

— Ты видел? — спросил я шепотом.

— А, это… — сказал он спокойно, — это морской народ. Они выходят из моря в летние ночи для брачных игр.

— Это… демоны?

— Никто не знает. Не думаю. Скорее, просто животные, которые приплывают сюда вместе с летними течениями.

Он усмехнулся.

— Ты что, никогда не слышал про жителей моря?

— Но я считал… что это просто выдумки. Сказки.

— Ходят слухи, что они свистом заманивают людей в море — играть. И очень удивляются, когда те тонут — вместо того, чтобы веселиться вместе с ними. Но я в это не верю. Я видел их несколько лет назад. Они боятся нас.

— Они придут сюда?

— Не говори глупости.

Он зевнул.

— Если тебе так уж страшно, закрой дверь изнутри.

На всякий случай я закрыл и ставни.

Наутро жители моря исчезли — наверное, уплыли с отливом, — и я бы и сам решил, что они мне привиделись, если бы не отпечатки следов на побережье — пока их не успел зализать ветер, я отчетливо разглядел их. Нечто вроде босой ноги — только пальцы длиннее наших, а между пальцами — перепонки.

Мысль о том, что море принадлежит не нам, не произвела переворота в моем сознании; вода — кормилица и богачка, тем не менее была жестока к людям и вызывала не любовь, а смешанное со страхом благоговение. Впрочем, море не было исключением — нам на самом деле ничего не принадлежало, за исключением узенькой кромки земли, затиснутой меж лесом, океаном и предгорьями, а уж одушевлены ли те силы, что выталкивали нас на эту крохотную полоску побережья или нет — какое это имеет значение?

Стук копыт вывел меня из задумчивости. Я стряхнул сонную одурь и обернулся. Человек, отчаянно нахлестывающий лошадь, спрыгнул с нее у самого крыльца общинного дома — не столько спрыгнул, сколько упал. Лошадь была вся мокрая, она хрипела и пятилась. Я схватил ее за повод, и она, шатаясь, пошла за мной.

— Эй, малый, — сказал всадник. Он тяжело дышал и бессмысленно озирался, — а что, тут больше никого нет?

— Из старших? Только Матвей.

— А что, все ваши уже перебрались наверх?

— Последние подводы ушли дней пять назад, — ответил я на ходу: конечно, это была его скотина, но негоже так обращаться с животным, чье бы оно не было, а потому я вываживал лошадь, пока не остынет.