«Берег» и море - [9]

Берендеев часто посещал суда, делал смотры, ходил на несколько дней в плавания и находил, что, благодаря системе ценза, хороших капитанов мало, и способные офицеры бегут из флота. Он со стыдом узнавал, что броненосец потонул среди белого дня оттого, что наскочил на камень. И где же? В Финском заливе, где, казалось, многолетние промеры должны были найти камень и оградить его! Каждое лето он получал телеграммы или рапорты о том, что суда притыкались к не нанесенным на карты камням или просто «напарывались» по беспечности или нераспорядительности самих же моряков. С ужасом узнавал старик о злоупотреблениях командиров и ревизоров в дальних плаваниях и о систематических кражах в каком-нибудь порте…

И Берендеев отдавал виновных под суд, писал более убедительные циркуляры, призывая к чувству долга, снова работал, не покладая рук, и снова сомневался в своей способности управлять флотом, когда на его честную седую голову опять падало известие о каком-нибудь громком злоупотреблении или о какой-нибудь халатности, воистину преступной.

И были минуты, когда он считал обязанностью уйти от власти.

С доблестью прямодушного человека он докладывал правду, считал во всем виноватым себя и свою неспособность и взволнованно просил заменить его более способным и достойным человеком…

– А кем?

Честного старика успокаивали, просили продолжать свою неусыпную, безукоризненную деятельность, и он оставался, еще более работал, во все вникал, все выслушивал, решал, подписывал, ворчал, пылил и грубо разносил с распущенностью избалованного подобострастием деспота, раздражался и бешено негодовал, как честный человек, чувствующий по временам себя как в лесу и сознающий свое бессилие.

В седьмом часу, совсем уставший, Берендеев вернулся домой, и тотчас же подали обедать.

Он был в духе сегодня. После супа он с боязливой неясностью пошутил с «Милочкой», как звал старик свою жену, Людмилу Ивановну, величественную, с необыкновенно крупными формами даму, еще моложавую для своих сорока лет, с красивым, хорошо подкрашенным лицом и волоокими подведенными глазами.

Сказал несколько слов и племяннице жены, очень молодой вертлявой девушке, невесте гвардейского офицера, уже собиравшегося выйти в отставку и просить у будущего дяди приличного места. По крайней мере «тетушка» обещала устроить. Недаром же старик любил и побаивался своей супруги – и главное – ее истерик.

После обеда Берендеев, по обыкновению, поцеловал крупную, надушенную руку, унизанную кольцами, и пошел «вздремнуть», как адмиральша вошла за мужем в кабинет и сказала:

– Коля брат был утром. Он, бедняга, обижен… Уж ты устрой его… Я обещала…

– Что обещала, Милочка?

– Что ты назначишь его старшим офицером на «Воина». Он имеет все права, а между тем Нельмин не назначает его… Это ведь свинство…

– Старший офицер уже сегодня назначен. А насчет прав твоего брата велю доложить…

– Так можно отменить, Вася, – с вкрадчивой нежностью сказала адмиральша.

– Не могу, Милочка.

– Но я прошу…

– Право, нельзя.

– Для меня? – удивленно спросила Людмила Ивановна.

– И для тебя… Артемьев назначен на законном основании.

– Скажите, пожалуйста… Верно, Нельмин на тебя повлиял… И ты слушаешь… Отмени распоряжение… Слышишь?

– Не путайся не в свои дела, Милочка…

– Так ты так-то ценишь меня?.. Так любишь?

И адмиральша выбежала.

Через минуту Никита доложил, что у барыни «истерик».

Адмирал, однако, сегодня послал камердинера к черту и лег спать.

Когда через час Берендеев встал, Никита, подавая своему барину стакан чая с лимоном, весело доложил, что «истерик» благополучно прошел, и у барыни гости.

И обрадованный старик прошел в кабинет и сел к письменному столу.

IX

В погожее декабрьское утро пароход Добровольного флота входил в Нагасаки.

Среди нескольких английских, французских и японских военных судов были и два русских: внушительный и неуклюжий, весь черный гигант-броненосец «Олег», под контр-адмиральским флагом на голой мачте с боевым марсом, и рядом весь белый трехмачтовый красавец-крейсер «Воин», с высоким рангоутом и с двумя слегка наклоненными трубами.

Пароход отдал якорь.

Артемьев простился с капитаном, офицерами и пассажирами-спутниками из Одессы и отправился на «Воина».

Хотя моряк и считался способным офицером, но он посматривал на изящный и блестящий крейсер без профессионального удовольствия.

Напротив.

Невеселый, он думал о двух годах вдали от «великолепной Варвары», да еще стоянок на японских и китайских рейдах или во Владивостоке – далеко не интересном главном порте нашей окраины.

Артемьев бывал уже здесь.

Еще холостым лейтенантом служил он на броненосце и не забыл, как пошло, глупо и бесцельно проводил он время, стараясь избыть скуку рейдовой службы.

Ему казалось, что морская профессия не имела того смысла и той прелести, о которых говорили моряки другого поколения, плававшие в шестидесятых годах.

Эти дальние плавания, эта полная опасностей служба закаливали характер и воспитывали тот морской дух, который не имел ничего общего с его безразличным отбыванием служебных обязанностей.

Тогда и на флот повеяло свежим воздухом шестидесятых годов. Моряки словно бы прозрели, что матросы – люди. И многие стыдились того, что еще недавно казалось таким простым, обыкновенным и необходимым: и жестокости, и бессмысленно строгой муштры, и своего невежества обо всем, кроме своего ремесла.