«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - [9]
Та же Д. Фикельмон не преминула отметить (запись 31 мая 1831 года): «Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену… Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, что ему недостает, чтобы быть красивым…»[33].
Вот как резюмирует свидетельства современников один из составителей сборника мемуаров о поэте: «Из разноголосицы мнений, суждений, оценок, фактов и домыслов для нас вырисовывается облик живого Пушкина. Человек среднего роста со смугловатым оттенком кожи, сильным и легким телом и маленькими аристократическими руками, за которыми тщательно следит. Он весь в движении, и естественность и непринужденность придают ему неуловимое изящество, заменяющее природную красоту. Действительно, в этой подвижности есть что-то обезьянье: привычка грызть яблоко или акробатическая ловкость, с какой он бросается на диван, поджав под себя ноги. <…> Оскорбленный, он становится страшен; лицо искажается, с полуоткрытых губ срываются несвязные слова, ужасные и оскорбительные… Еще час – и он спокоен и холоден»[34]
В 1830 году в «Московском телеграфе» появилась пародия на пушкинское «Собрание насекомых», обвинявшая его автора в подражательстве и подписанная: Обезьянин[35].
В октябре 1830 года Ф. Булгарин напечатал в 12-м томе собрания своих сочинений повесть «Предок и потомок». В повести стольник царя Алексея Михайловича некто Свистушкин проспал в замороженном состоянии двести лет и очнулся в XIX веке.
Проснувшись, он стал искать своих потомков и нашел поэта Никандра Семеновича Свистушкииа, автора сочинений «Воры» и «Жиды» (сравни: «Разбойники» и «Цыганы»). Увидев потомка, предок приходит в ужас: «Какой это потомок мой? Это маленькое зубастое и когтистое животное, не человек, а обезьяна!»[36].
В феврале 1831 года вышел третий номер рукописного журнала «Момус». Журнал этот выпускался кружком студентов Московского университета, членами которого были Давыдов и Сарохтин, поклонники Н.Н. Гончаровой до ее замужества. В номере были помещены два произведения, содержавшие намек на брак Гончаровой с Пушкиным: стихотворение «Элегия» и пьеса «Два разговора об одном предмете». Молодые представлены под прозрачными именами Изразцовой и Фузеина (фузея – старинное название пушки). Приведем отрывок из пьесы:
(Зима. Гулянье на набережной.)
Иксин. Вот и семейство Изразцовых. Фузеин рядом с Надеждой. Правда ли, что он на ней женится?
Фарсин (протяжно). Говорят… (со смехом) Поддели молодца!..
Иксин. Как хочешь думай обо мне, Фарсин, а я по-старому не нахожу ничего сверхъестественного в особе Надежды Петровны.
Фарсин. Признаюсь тебе, я сам то же думаю.
Иксин. Например, что за глаза, что за колорит?
Фарсин. О! что до глаз, так они просто косые; лицо же спорит с цветом светло-оранжевой шляпки ее возлюбленной сестрицы.
Иксин. Ну, а Фузеин-то каков?
Фарсин. Сатир! Обезьяна!
Иксин. Зато любимец Феба[37]…
Заключительные реплики заставляют вспомнить обмен эпиграммами между Пушкиным и поэтом А.Н. Муравьевым, состоявшийся в Москве тремя годами раньше. В ответ на шутливые строчки Пушкина (вызванные тем, что Муравьев нечаянно отбил руку у гипсовой статуи Аполлона):
Муравьев разразился эпиграммой вполне в духе «светского» фольклора того времени:
Это «зооморфное» (по определению Ю.М. Лотмана) сравнение преследовало Пушкина и на протяжении всех лет его семейной жизни. Если верить воспоминаниям В.А. Соллогуба, Пушкин однажды сказал, «что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V. – Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?»[39]
Иногда сам Пушкин, словно издеваясь над столичным «фольклором», в сердцах «возвращал» свету эту кличку. Вот отрывок из его письма к Е.М. Хитрово от 21 августа 1830 года (из Москвы): «Как же я должен благодарить Вас, сударыня, за любезность, с которой уведомляете меня хоть немного о том, что происходит в Европе! Здесь никто не получает французских газет, а что касается политических суждений, то Английский клуб решил, что князь Дмитрий Голицын был неправ, издав ордонанс о запрещении игры в экарте. И среди этих-то орангутангов я осужден жить в самое интересное время нашего века!» (XIV, 415). Сравним с гневной репликой княжны Полины из романа «Рославлев» по адресу тупой московской знати: «…Что могли понять эти обезьяны просвещения…» (VIII, 151).
Кличка перешла «по наследству» и к пушкинским детям. Московский знакомый поэта, отставной полковник С.Д. Киселев, сообщал в письме жене (из Петербурга, 19 мая 1833 года): «Я зван в семейственный круг, где на днях буду обедать; мне велено поторопиться с избранием дня, ибо барыня обещает на днях же другого орангутанца произвесть на свет»[40]. (Сын Александр, второй ребенок Пушкиных, родился 6 июля 1833 года.)
Прозвище «обезьяна» стоит в данном случае в одном смысловом ряду с понятиями «негр», «арап», «африканец».
