Бердяев - [154]

Еще одна характерная черта русского характера, считал Бердяев, — эсхатологичность, устремленность к концу, неудовлетворенность реальным земным положением дел. С этим тезисом Бердяева тоже не согласились многие; известный историк А. А. Кизеветтер, например, писал:«… Н. А. Бердяев хочет изобразить русский народ народом-незадачником в области строительства земной общественности; народом, дух которого всецело устремлен к «концу вещей», к «абсолютным духовным ценностям потустороннего бытия» и совершенно неспособен к созиданию относительных ценностей земной культуры; народом, не умеющим жить, а умеющим лишь грезить о том, как лучше помереть; не могущим создать ничего общественно ценного… — тогда Н. А. Бердяеву нельзя не поставить на вид того, что с такой характеристикой можно согласиться лишь в том случае, если мы зачеркнем всю историю русского народа и закроем глаза на всю громадную созидательную культурную работу, этим народом в течение его истории совершенную»[436]. Трудно отрицать тот факт, что в отличие от позиции Бердяева, не подкрепленной ничем, кроме его интуиции, точку зрения Кизеветтера и других критиков можно обосновать реальными фактами российской истории — колонизацией и «устроением» Русского Севера или Сибири, например, которые уж никак не вяжутся с эсхатологической устремленностью народа.

Малодоказательны и остальные характеристики русского характера, которые давал в книге Бердяев, — о перевешивании женского начала над мужским в русской душе (здесь явно сказалось влияние на него В. В. Розанова, хотя и без розановской аргументации), о пристрастии к социализму и т. д. Россия описывалась Бердяевым как этнос, принципиально не способный к уравновешенному историческому и культурному строительству. Яркие, афористичные строки Бердяева до сих пор захватывают читателя, заставляют невольно соглашаться с автором, удивляться его проницательности. Но обаяние мысли Бердяева довольно скоро рассеивается при попытке проверить его выводы «на прочность»: оказывается, Бердяев говорит правду, но не всю, а полуправда зачастую бывает далека от реального положения дел. В «русскую идею» Бердяева не помещалось пол-России. Взгляды его не были свободны от неосознанной тенденциозности: он находил в характере русского народа именно те черты, которые были присущи его собственной позиции, поэтому выводы о предназначении России, которые он делал, выглядели выражением укоренившихся в национальной почве особенностей.

Наиболее полным, предельным выражением какого-либо национального типа является, по Бердяеву, идея того или иного народа. Тема «русской идеи» была одной из основных в работах мыслителя периода эмиграции, но практически везде в своих книгах и статьях Бердяев давал лишь исторический срез проблемы, нигде не определяя прямо содержание русской идеи и свое собственное ее понимание. Не стала исключением и эта книга. Единственное, на что постоянно указывал Бердяев, говоря о «русской идее», — это ее антибуржуазность. («Буржуазный строй у нас в сущности почти все считали грехом… Такова Россия, таково призвание русского народа в мире. Хомяков и К. Леонтьев, Достоевский и Л. Толстой, Вл. Соловьев и Н. Федоров низвергают буржуазный строй и буржуазный дух не менее, чем русские революционеры, социалисты и коммунисты. Такова русская идея»[437].) Подобных определений русской идеи в книгах Бердяева очень много. Но почти все они — определения «от противного»: русская идея не буржуазная, не националистическая, не является западной или восточной, не похожа на германскую идею и так далее. Положительное содержание прямо нигде не указывается. Полторацкий, например, на основе изучения текстов Бердяева определил его «русскую идею» так: «Русская идея Царства Божьего, в понимании Бердяева, есть идея социалистическая, нигилистическая, анархическая, эсхатологическая и мессианская[438]. В мессианизме… и заключается новый духовный провал его учения о русской идее Царства Божьего. Этот мессианизм чрезвычайно провинциален»[439]. Оценка жесткая, критическая, даже не очень вежливая, но отчасти оправданная.

«Русская идея» многократно издавалась и переиздавалась в современной России, она хорошо известна читателям. В ней проводится довольно спорная в своих выводах мысль о том, что русский коммунизм — проявление присущих русскому народу поисков правды в общественной жизни, религиозных исканий целостной жизни. Более того, по Бердяеву выходило, что коммунизм выше и чище, чем буржуазный строй с его культом земного преуспеяния. Получалось, что атеистический, жестокий, тоталитарный советский строй с ГУЛАГом и свирепой цензурой все-таки лучше, чем буржуазный сытый Запад… Книга и сегодня вызывает разные оценки: кто-то ею восхищается, а кто-то считает «вредной» и неверной. Можно вспомнить представителя уже современной русской эмиграции, лауреата множества литературных премий, известного критика и журналиста Бориса Парамонова, который назвал «Русскую идею» Бердяева «соблазном и прельщением» для посткоммунистической России.

С одной стороны, Бердяев всячески отвергал националистическую «атомизацию» и разобщение человечества, говорил об универсализме христианства, а с другой — искренне верил в то, что именно Россия, будучи Востоко-Западом, объединит человечество, именно ей принадлежит особое место в грядущем религиозном преображении истории. Бердяев видел источник мессианских идей в сознании древнееврейского народа, но очевидно, что и русскому народу пришлось не раз испытать мессианские ожидания. Это проявлялось по-разному: и в идее Москвы — «Третьего Рима», когда Русь, а позднее Россия возомнила себя единственным прибежищем истинной веры; и в ленинской концепции России — «слабого звена в цепи капитализма», когда из пламени русской революции ожидалось возгорание мирового революционного пожара… По сути, выводя любой национальный мессианизм из древнееврейского, Бердяев сам косвенно указывал на тот факт, что христианство преодолевает подобные взгляды, что они типичны лишь для ветхозаветного образа мысли, противоречат новозаветному универсализму. С точки зрения христианства, оправдан не