Бердяев - [135]

Поэтому, когда в парижской газете «Возрождение» под псевдонимом П. Сазанович появилась ругательная статья о книге Николая Александровича «Судьба человека в современном мире», все близкие стали на его защиту. Обиднее всего было то, что псевдоним легко расшифровывался: авторство статейки принадлежало тому самому Владимиру Ильину, который столько лет был своим человеком в их берлинском и парижском домах. Тональность рецензии была хамская: «…замысел Н. А. Бердяева дышит люциферической гордыней», «литературность его (Бердяева. — О. В.), вообще, весьма и весьма под вопросом. Некоторые его книги почти невозможно читать»; «Н. А. Бердяев не раскрывает органически своих мыслей, но вдалбливает их в голову — он "тешет кол на голове читателя"»; Бердяев «односторонен "как флюс" или, лучше сказать, как любимый им марксизм, от которого он и воспринял фактическое отношение к человеку и миру»; «сам Христос у него — "красный" и Бог — левый»; «Н. А. Бердяев судья неправедный, который "Бога не боится и людей не стыдится"» и т. д. Бердяевы были неприятно поражены этой публикацией. Но каково же было их удивление, когда спустя несколько дней они получили письмо от Владимира Ильина с извинениями! «Я заслуживаю всякого осуждения, но одного прошу, не подумать обо мне, как это подумала Евгения Юдифовна — и по всей вероятности думаете Вы, — что я забыл мою любовь к Вам, десять лет хлеба-соли и интимнейшего общения в области идей, — писал Ильин. — Я этого не только не забыл — но с того времени — этому скоро будет год — как мною покинут Ваш дом — еще никогда я так не томился жаждой встречи с Вами и с Вашей семьей… Дорогой Николай Александрович! Вы отреклись от "Философии неравенства", и я решил Вам отомстить, ибо у меня было такое чувство, будто королева связалась с конюхом или еще сильнее "матрона полюбила осла" (В. Розанов)»[379]. Бердяев был оскорблен письмом еще больше, чем статьей: «Кто дал ему право судить меня и мою философию?»

Прочитав пасквиль Ильина, к Бердяевым заехал Шестов. Он был возмущен:

— Этого так оставить нельзя. Сегодня льют помои на одного, завтра на другого. Ему надо ответить! Это касается всех нас!

Резкий ответ действительно был напечатан в газете «Последние новости» за подписями Б. Вышеславцева, Г. Федотова, Л. Шестова, И. Бунакова-Фондаминского, Е. Извольской, К. Мочульского, М. Курдюмова[380]. Лидия Юдифовна описывала в своем дневнике, как отнеслись к заметке В. Ильина слушатели одной из многочисленных бердяевских лекций: «Вечером на лекции Ни. В перерыве меня окружают знакомые, взволнованные и негодующие на статью В. И[льина]. Собираются выразить протест в форме открытого письма. "Неужели Н<иколай> Александрович подаст ему руку при встрече?" — спрашивает одна из знакомых. "Никто из нас не подаст!" — горячо говорят они. "А Николай Александрович сказал мне, что, конечно, подаст", — говорю я, потому что в каждом самом низком человеке он все же видит человека [— образ и подобие Бога]. Так поступал он всегда, всю свою жизнь, и так будет поступать и впредь»[381].

В это время Бердяев, как и Шестов ранее, стал участником декад в Понтиньи. В бывшем аббатстве на берегу реки с 1910 по 1914 год и с 1922 по 1939 год проводились ежегодные десятидневные конференции, на которые собиралась интеллектуальная элита Франции. Но декады носили международный характер, и на них бывали представители и других стран: англичане, немцы, итальянцы, испанцы, американцы, швейцарцы, голландцы, шведы, японцы. В Понтиньи приезжали Антуан де Сент-Экзюпери, Жан Поль Сартр, Симона де Бовуар, Томас Стернз Элиот, Томас Манн и другие выдающиеся личности. Из русских эмигрантов участниками декад были Шестов и Бердяев[382], что было очевидным признанием их творчества со стороны французских коллег. С эмиграцией дела обстояли много хуже — Бердяева критиковали, вспомнили словечко, пущенное еще в Москве злоязычным Густовом Шпетом и подхваченное потом в статьях Ленина — «белибердяевщина», обвиняли в «коммунарстве». Действительно, Бердяев в эти годы «полевел», что окончательно противопоставило его большинству эмиграции. Впрочем, Бердяев никогда не стремился приспособиться к мнению большинства. Еще одним доказательством этого стало его выступление в защиту отца Сергия Булгакова. Осенью 1935 года на свет появился указ патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Старогородского) № 1651. Указ строго осуждал булгаковское учение о Софии и рекомендовал всем верным чадам Церкви отвергать это учение, «опасное для духовной жизни». Надо сказать, что отец Сергий был в это время деканом Богословского института, поэтому такое осуждение имело вполне очевидные административные последствия, если б не состоявшееся к этому моменту разделение эмигрантских церквей на три части: «белую» церковь во главе с митрополитом Антонием Храповицким (Русская Православная церковь за рубежом — РПЦЗ), «греческую», руководимую из Парижа митрополитом Евлогием и поддержанную институтом, подчинявшуюся с 7 февраля 1931 года Константинопольскому Вселенскому престолу; и, наконец, «красную» митрополита Сергия (Страгородского). Сначала булгаковскую «ересь» осудила «красная» церковь, а затем и РПЦЗ. Выбор Николая Александровича — стать прихожанином церкви Московской патриархии, очень осложнил его отношения не только с Богословским институтом, но и со многими близкими ему людьми — тем же Булгаковым, Бунаковым-Фондаминским, матерью Марией (Скобцовой). Но когда отец Сергий, священник в седьмом поколении, был осужден как еретик, Бердяев, не раздумывая, бросился на его защиту. Он опубликовал в декабре 1935 года в «Пути» статью «Дух Великого Инквизитора», где резко осудил практику запретов митрополита Сергия. Для него вопрос заключался в том, возможна ли свобода мысли в православии? По его мнению, единственная настоящая ересь есть ересь против христианской жизни, а не против доктрин. В оценках Николай Александрович не стеснялся: он назвал практику осуждения непрочитанных книг (митрополит Сергий книгу Булгакова