— О нет, она прекрасна! — произнес я с придыханием.
— И даже если, в отличие от других богов, она не удостаивает нас особым знаком или чудом, она, тем не менее, воплощает в себе Бенлиана?
— Скорее же, Бенлиан! Я не могу дольше ждать!
Затем он в последний раз устремил на меня свои удивительные изможденные глаза.
— Я закрепляю тебя за собой, Паджи! — произнес он.
После этих слов он перевел взгляд на статую.
Я сидел чуть дыша и ждал. Прошла четверть часа. Дыхание Бенлиана продолжалось в виде слабых резких вздохов, между которыми проходили многие секунды. У него на столе стояли маленькие часы. Прошло двадцать минут, затем полчаса. Честно говоря, я был немного разочарован, узнав, что статуя не будет двигаться, но Бенлиану виднее; зато она постепенно вбирала его в себя. Потом я подумал о зигзагообразных молниях, которые рисуют на рекламных объявлениях электрических поясов[3], и даже обрадовался от мысли, что статуя не будет двигаться. Все-таки это было бы слишком дешево, даже вульгарно… Дыхание Бенлиана стало немного более резким, как будто он дышал через боль, но глаза его не двигались. Где-то выла собака, и я надеялся, что гудки буксирных судов не помешают Бенлиану…
Прошел почти час, когда я резко отодвинул свое кресло подальше и, грызя ногти, съежился от страха. Бенлиан внезапно пошевелился. Он выпрямился в кресле, и мне показалось, что он задыхается. Его рот был широко раскрыт, и он начал издавать долгие грубые звуки: «Ааааа-ааааа!». Я и представить не мог, что воплощать себя — это так тяжело.
А потом я вскрикнул, потому что он снова откинулся в кресле, как будто бы передумал и отказался от желания воплощать себя. Но можете спросить кого угодно: когда воплотишь себя наполовину, вторую половину просто вытягивает из тебя, и тут уж ты ничего поделать не сможешь. Его «Ааааа!» стали такими громкими и страшными, что я закрыл глаза и заткнул уши… Это длилось несколько минут. А затем раздался резкий звон, которого я не мог не услышать, и пол вздрогнул от глухого удара. Когда все стихло, я открыл глаза.
Кресло Бенлиана было опрокинуто, а сам он лежал рядом.
Я позвал: «Бенлиан!», но он не ответил…
Он завершил переход; он был мертв. Я посмотрел на статую. Как Бенлиан и предупреждал, она не открыла глаз, не заговорила и не задвигалась. И не верьте пройдохам, которые будут рассказывать вам, что статуи, в которые был совершен переход, делают это; это неправда.
Вместо этого меня как молнией поразило ослепительное сознание того, каким величественным творением является эта статуя! Доводилось ли вам увидеть что-либо впервые подобным образом? Если да, то вы и сами знаете, что впоследствии уже не обращаешь внимания ни на какие детали. После этого все кажется чепухой. Это было так, будто сквозь мглу и туман вдруг просияло яркое солнце — настолько преобразилась моя статуя. И я уверен, что, если бы вы были там, вы бы захлопали в ладоши, как и я. А потом я накинул на лежащего на полу Бенлиана скатерть, пока за ним не приедут и не увезут эту пустую оболочку, погладил подножие статуи и прокричал: «Всё хорошо, Бенлиан?»
После этого я в волнении выбежал на улицу, чтобы позвать кого-нибудь еще посмотреть на это великолепие…
Они привезли меня сюда на выходные, и через два-три дня я смогу вернуться в студию. Но они и раньше так говорили, а по-моему, это свинство с их стороны не держать слово! Да еще не возвращать ценный дневник! Но зато в моей комнате нет смотрового отверстия, как в некоторых других (об этом мне сообщил Император Бразилии). Кроме того, Бенлиан знает, что я не оставил его, потому что они каждый день отправляют от меня сообщение в студию и Бенлиан всегда отвечает, что «всё хорошо, и я должен еще немного побыть там». Ну, а раз он знает, то я и не беспокоюсь. Хотя, сказать по правде, торчать здесь довольно паршиво, при том что доктора и сами признают, насколько разумен мой рассказ… Но раз Бенлиан говорит, что «всё хорошо…»
