Белый всадник - [12]

– Вы не знаете этих скотов. Они выносливее верблюдов. – У бинбаши была снисходительная улыбка, означавшая, что начальник отряда чересчур мягкосердечен.

Но майор тут же сообразил, какого он дал маху. Лицо у начальника окаменело, он дернул черный ус, крикнул:

– Молчать! – И прибавил с тихим бешенством: – Я готов выслушивать лишь дельные советы. Идите!

Ковалевский был доволен: он дал понять этим турецким офицерам, что отрядом командует подполковник корпуса горных инженеров, и командует по долгу совести и собственному разумению.

А вечером, когда лагерь угомонился, когда небо опять сделалось густо-синим и часовые вышли в дозор, Ценковский молча указал Егору Петровичу на горы.

В горах горели огни. Они двигались, они вспыхивали все выше, все дальше. В этой беззвучной эстафете была тревога. Ковалевский, заложив руки за спину, смотрел, как перебегали, скрывались и вновь возникали сигнальные огни, зажженные горными жителями.

– Да-с, – грустно вымолвил Егор Петрович, – вот так-то… Вообразите, как они теперь покидают в страхе свои тукули и бегут, бегут в ночь с женами, ребятишками… А ведь знают, что идет не вражеское племя, но правительственный отряд. – Ковалевский невесело усмехнулся.

– Все это так, Егор Петрович, но самое непонятное вот что: негры-солдаты грабят своих собратий столь же нещадно, как белые. И знаете ли, о чем вожделенно говорят в нашем отряде? Нет? Они только и думают – равно и негры, и белые, – как бы какое-нибудь здешнее племя напало на отряд. И уж тогда-то они, мол, зададут острастку: пограбят, пленных захватят. Каково?

Ковалевский, помолчав, ответил с какой-то особенной серьезностью в тоне:

– Нам ли сему удивляться, Лев Семенович?

Натуралист понял: разве история любой европейской страны не знает жестоких междоусобиц?

– Да, да, – задумчиво вздохнул Ковалевский и, как показалось Льву Семеновичу, без всякой связи с предыдущим послал какого-то кавалериста собрать офицеров.

Ковалевский был краток.

– Господа! – обратился он к офицерам, хмуря брови и покусывая губы. – Я слышал, есть пословица: где проходит турок, трава не растет. Я хочу, чтобы после нас в здешнем крае росли травы. Властью, врученной мне его высочеством, строжайше воспрещаю какие-либо враждебные действия против туземцев. Мы явились сюда не ловить негров, не разорять деревни. Если вам чуждо человеколюбие, помните: исполнение поручения его высочества требует и от вас, и от меня мирного проникновения в долину реки Тумат.

Офицеры разошлись с недовольными лицами. «Человеколюбие»? Они никогда не слыхивали про этого вельможу. «Мирное проникновение»? Да разве нельзя совместить приятное с полезным! И лишь одно поняли они ясно: с белым всадником, как еще в Кезане прозвали этого русского инженера, с белым всадником шутки плохи.

7

Егор Петрович думал не только о золоте. Он думал и об истоках Нила. То была загадка древняя, как Сфинкс, а может, и еще древнее.

«Источники Нила в раю», – предполагали арабы.

«С кем я ни говорил из египтян, а также из мидийцев и греков, никто ничего не знал о них, кроме хранителя священного имущества храма Нейж в Саисе, который уверял меня, что знает о них, но мне казалось, что он подшучивал надо мною», – писал Геродот.

Мудрый Эратосфен силился проникнуть в тайну Нила не только в тиши Александрийской библиотеки. Он плавал до первого порога, опрашивал странников, купцов, нубийцев.

Римляне тоже пытались разгадать загадку. Во времена императора Нерона горстка римлян проникла далеко на юг по Белому Нилу. Их остановили бескрайние гибельные болота.

Спустя столетия пришли арабы. И боже мой, какие изумительные сказки и легенды сложили они! Но География сердито поджимала губы: ничего определенного об истоках великой реки дознано не было.

В XVI веке португальские миссионеры, обретавшиеся в Эфиопии, объявили о важном открытии. Они, воины Христа, они, отцы-иезуиты, наконец-то, наконец-то сподобились узнать тайну, которую создатель сокрыл от язычников и еретиков. Возрадуйтесь, ученые мужи, ликуйте, картографы! Нил животворящий, Нил прекрасный берет начало в горах Эфиопии!

И возрадовались ученые мужи. И возликовали картографы.

Но спустя многие годы, когда отцы-миссионеры давным-давно горели в адском пламени за свои бессчетные прегрешения, много лет спустя в Европе поняли, что эфиопский исток – это не сам Нил, а Голубой Нил.

Поиски продолжались…

Обо всем этом читал Егор Петрович в доме старого путешественника и книголюба, в доме бородинского ветерана Авраамия Сергеевича Норова. Читал накануне отъезда в Африку.

Просторная, о три венецианских окна зала была уставлена книжными шкафами с бронзовыми инкрустациями и бюстами латинских классиков. Годами все было неизменно в том зале: и круглый стол посредине, и вольтеровские кресла, и зеленые шторы, и стойка с трубками, и золоченый письменный прибор в виде барки-дахабия со старинным арабским изречением на борту: «Чернила ученого столь же достойны уважения, как и кровь воина».

Замученный почтенными академиками, чиновниками штаба корпуса горных инженеров, встречами и разговорами, Егор Петрович наведывался вечерами к Норову. Там ждали его четыре тома Фредерика Калльо: путешествие по Белому и Голубому Нилу; сочинение Руссегера, посетившего Судан; новенькое издание, присланное Норову из Лейпцига: странствия по Судану араба Зеин-аль-Абадина.