Белый ворон - [13]

Я сунул застывшую змею в развилку между сучьями сосенки, и мы двинулись дальше. Спустились на самое дно амфитеатра, а потом стали подниматься на противоположный склон. На краю леса среди пихт стоял скрадок. Заметить его было нелегко. Дощатая будка крылась среди крон, а четыре столба были из неошкуренных сосновых бревен. Немножко странно выглядела только лесенка. Внизу не было ничьих следов. Мне захотелось покопаться в снегу. Уж точно под ним валялись цветные гильзы для дробовика. Красные, синие, желтые с черной фигуркой зайца или куропатки и желтым фланцем из латуни – матового, нищего золота.

Когда-то давным-давно я ездил на каникулы к деду и бабушке, которые жили на реке Нарев. Там на разливах, похожих на зеленую дельту, гнездились стаи птиц. Кряквы, чирки, чомги, выпи, крохали, цапли. Все они укрывались в тростниках, в бескрайних зарослях ивняка. А мы выслеживали воскресных охотников. Босоногие деревенские мальчишки и я, горожанин в кедах. Мы следили за ними. Дожидались, когда они отстреляются, продырявят небо и уйдут либо уплывут на лодке, и тут же бросались к куче истоптанного камыша, к кусту лозняка, отыскивали, ползая на четвереньках, разноцветные сокровища, пропитанные запахом пороха. Уже не помню, какого цвета были патроны с дробью на уток.

С разлива мы возвращались песчаной равниной. Было в ней нечто от огромности пустыни. Плоская, поросшая купами осоки, почти бездревесная, если не считать нескольких гигантских, наполовину засохших одиноких тополей, стоящих далеко друг от друга. Мы обходили коровьи лепешки и обменивались этими гильзами. Само собой, выше всего ценились гильзы от патронов на кабана или оленя. Но они были редкостью. Никто в тех местах не видел кабана или оленя, и уж точно никто не подстрелил. Следующими шли патроны с дробью на зайца, а в самом конце – на птицу. Я был бедняком, обладателем всего лишь нескольких старых вытертых гильз, выменянных уж не помню на что. Пацанята с пшеничными волосами неизменно опережали меня. Робость мешала мне вынюхивать на четвереньках добычу и драться за нее. И хоть мне страшно хотелось, но я так ни разу и не решился.

9

Василь сказал, что Костек приедет пятнадцатичасовым краковским автобусом.

Однако он не приехал. И я был в недоумении, что мне делать. Потом решил, что надо подождать следующего автобуса, который приходит в семнадцать тридцать. Опоздать может каждый. Вот я и ждал, бродил вокруг рынка, заглядывая в местные магазинчики. В спортивном я приобрел большой красный рюкзак без каркаса и запихнул в него два спальника. Они были тонковаты, но других не оказалось. В пустой, выложенной зеленым кафелем мясной лавке я затарился тремя килограммами бекона, несколькими банками консервов и кабаносом – для разнообразия и потому что он легкий. Ощущение в этой лавке было, как будто ты в бане или в бассейне; на серебряных крюках висели красно-белые куски туш, кассовый аппарат и весы тоже были серебряные. В первом встреченном магазине с манекеном в витрине я взял несколько пар толстых носков. Топор купил в магазине с топорами. И еще запасся сигаретами. В винном взял две бутылки отечественного спирта. А когда расплачивался, на глаза мне попались «мерзавчики» – махонькие бутылочки с «Выборовой», такие, на два глотка. Я набил ими карманы.

Гардлица – это всего лишь рыночная площадь с небольшим приложением. Четыре отлогих улочки расходились по четырем сторонам света, уводя вниз, во тьму. Там, внизу, в темноте, должно быть, жили какие-то люди, но у меня не было ни малейшей охоты удостоверяться в этом. Тени, подпирая друг друга, спускались в наклонные штольни. Кафе «Арабеска», находящееся рядышком с ратушей, у которой темнота отъела башню, время от времени извергало туземцев, пребывающих в состоянии блаженства, но снежные валы преграждали им доступ на мостовую, по которой, кстати, никто не проезжал. И они падали на этот белый редут, поднимались, опять падали, пока покатость тротуара не увлекала их вниз. Туда меня совсем не тянуло. В свете витрин я разглядывал лица женщин. Они выглядели не лучше и не хуже всех прочих, взятых вместе. Делать мне было нечего, хотелось где-нибудь посидеть, но только не в кафе «Арабеска».

Неспешно я потопал в синеватом свете фонарей вниз с горки к автобусной станции. На пустой площади гулял ветер, завивая смерчиками сыпучий снег. На Гардлицу опускались сумерки. В зале ожидания пассажиры жались к батареям. Круглые черные часы показывали семнадцать пятнадцать. Я зашел за строеньице диспетчерской, нашел плакат с дымящимся бычком и, прежде чем закурить, заглотнул «мерзавчик» «Выборовой». Хорошо подействовало. До того хорошо, что пятнадцать минут пролетели незаметно, и вот к первой платформе подкатил автобус; вторым человеком, показавшимся в дверях, был Костек с брезентовым рюкзаком.

Он вышел и первым делом глянул в небо, словно бы проверяя, не слишком ли далеко заехал. Ветер ударил ему в лицо. Костек поднял воротник суконной куртки, натянул на уши шапку с помпоном и только после этого стал оглядываться по сторонам, а я почувствовал себя шпионом, следящим за одиноким заблудившимся человеком. Я выдержал минутную паузу и вышел из тени. Встал у него на пути около газетного киоска.