Белый ветер - [54]

Он еще долго излагал свои планы, не замечая, что Шуров давно сладко дремлет, привалившись к плечу водителя.

Вернувшись в роту, Левашов немедленно приступил к делу.

Он пригласил комсгрупоргов. Те явились: всегда подтянутый, серьезный, внимательный Букреев, чем-то напоминавший своего командира взвода лейтенанта Гоцелидзе, Прапоров — быстрый, беспокойный, настоящий генератор различных идей и предложений, и прямая его противоположность — степенный, медлительный, немногословный Онуфриев, почему-то страшно обижавшийся, когда писали его фамилию через «А».

— Вот, товарищи, вы побывали в музее ВДВ, — сказал Левашов. — Что скажете?

Каждый ответил по-разному.

— Прекрасный музей, — сказал Букреев.

— Товарищ гвардии лейтенант, я оттуда вернулся, поверите, ночь не спал. Там есть интересные стенды, можно было бы у нас такие сделать! — воскликнул Прапоров.

— Впечатляет, — произнес Онуфриев.

— Все правильно, — резюмировал Левашов. — Хочу присоединиться к предложению товарища Прапорова. Давайте оборудуем комнату боевой славы, тем более у нас рядом есть подходящая, где хранится всякое имущество. Старшине скажу, чтоб освободил ее, и займемся делом. Какие будут предложения?

Комсгрупорги молчали, соображая.

— Тогда я начну, — сказал Левашов. — Надо сделать фотовитрину, устроим конкурс на лучшие фото боевой учебы, ротных будней…

— Можно смешные фото тоже. Вот, например, Воронцов футбольный матч снимал, как раз мяч мимо головы защитника пролетел, получилось, что у того вместо головы мяч… — предложил Прапоров.

— Так, — записал Левашов в блокнот, — значит, фотошутки.

— Разрешите, товарищ гвардии лейтенант, — поднял руку Букреев. — Надо конкурс объявить не только на фото из жизни; а на пейзажи, этюды, портреты…

— Та-а-ак, — крякнул Левашов, он был доволен, его идея получала развитие, — будем воспитывать художественный вкус. Правильно, товарищ Букреев. — Он повернулся к Онуфриеву.

— Надо подумать, — заметил тот.

— Товарищ гвардии лейтенант, а почему фотостенд? — встрепенулся Прапоров. — Давайте фотогазету выпускать. Для начала каждый месяц, а? Подписи можно делать интересные. Пусть по очереди выпускают, сначала первый взвод, потом второй…

— А потянем? — недоверчиво спросил Левашов.

— Потянем! — Прапоров вскочил. — Потянем! Назначьте меня редактором. Я вам такую газету сделаю, «Огонек» за пояс заткнет!

— Ладно, садись, редактор, — Левашов улыбнулся. — Ну а кто займется кино? Вы ведь, кажется, кинолюбитель, Букреев, а уж ленты лейтенанта Гоцелидзе на всю дивизию славятся.

— Верно, товарищ гвардии лейтенант, наш командир — мастер этого дела. Он и меня научил, — Букреев скупо улыбнулся. — Теперь я тоже кое-что кумекаю.

— Ну тогда так, с Гоцелидзе поговорю. Давайте разрабатывайте сценарий, составьте план, затем будем готовить многосерийный фильм «Семнадцать мгновений из жизни инженерной роты». Скажем, первая серия — «Приход новеньких», вторая — «Стрельбы», третья — «Спортивные занятия», четвертая — «Выход» или «Учения»… Словом, сами подумайте…

— А можно и игровые, — опять вскочил Прапоров, — или скрытой камерой! «Фитиль» тоже можно, а, товарищ гвардии лейтенант? Снять нерадивого какого-нибудь, ну, Рудакова, к примеру, как он сачкует или спит на занятиях. Еще можно…

— Погодите, — нахмурился Левашов. — Можно много всякой всячины придумать. Вот и приготовьте свои предложения. Потом обсудим. А что, Рудаков действительно такой бездельник?

— Ох, товарищ гвардии лейтенант, да он форменный сачок, хоть на витрину выставляй. Но хитрющий — сил нет! — В голосе Прапорова звучало даже скрытое восхищение. — Не подкопаешься. Он ведь, если захочет, горы может своротить. Недавно на погрузке были. Майор проезжал мимо, остановился, аж загляделся: Рудаков наш такое бревно тащил, что краном не поднять. А уехал майор — смотрим, нет Рудакова. Оказывается, ногу таскаючи натер! Был майор — бегом бегал, нет майора — сидит морщится, полчаса портянку перематывает. Ну что с ним поделаешь?

— Да… — задумчиво протянул Левашов.

— И врун, каких мало, товарищ гвардии лейтенант. Мы пока сообразили, он нам всем мозги запудрил.

— Ну вину-то свою хоть признает? — уже безнадежно спросил Левашов. — Признает, если изобличили?

Прапоров весело рассмеялся.

— Ох, товарищ гвардии лейтенант, еще как признает! Кается прямо с удовольствием. Большой мастер в грудь себя бить. Помните, как на собрании тогда плакался? Только что на колени не стал. Я как-то спросил его. «Ты, — говорю, — в бога, случаем, не веришь?» — «Нет, — говорит. — А что?» — «Уж больно здорово, — говорю, — получается у тебя. Так и вижу, как ты лбом об землю стучишь: прости меня грешного, господи!» Обиделся. До сих пор косится. И что? Прошло собрание, усердие проявил, чтобы все видели, а теперь опять за прежнее…

Левашов нахмурился.

Каждый раз, как он слышал что-нибудь плохое о Рудакове, его настроение портилось. Он испытывал непонятное чувство вины. Словно должен был всю жизнь нести ответственность за то, что тогда простил солдата… Может, опять поговорить с ним? Набрать уличающих фактов и поговорить. Но ведь столько раз уже говорил!..

— Теперь дальше, — вернулся он к разговору, — насчет комнаты боевой славы. Что можно сделать для ее оборудования?