Белый Шанхай - [57]

Но джентльмен тоже узнал ее:

– Здравствуйте, мисс. Доложите хозяину, что пришел Даниэль Бернар.

– Он уже уехал.

– Вот как? Передайте ему, что я заходил попрощаться: я снова уезжаю в Европу.

Мистер Бернар повернулся, чтобы идти, но задержался.

– Как вы сюда попали – из публичного заведения? – спросил он веселым шепотом.

Ада покраснела:

– Я пытаюсь встать на путь добродетели. Надеюсь, вы не против.

Мистер Бернар дотронулся до котелка:

– Снимаю шляпу перед такой силой воли!

Он спустился с крыльца и помахал Аде.

Она вернулась в детскую. Там шла игра в принцессу и дракона: Хобу сидела в заточении на подоконнике, а Бриттани выдувала на нее мыльные пузыри, что означало огненное дыхание.

В доме было тихо, только из комнаты Лиззи доносились звуки мандолины.

Ада отчаянно боялась увольнения. Она понимала, что ей далеко до настоящей учительницы – она скорее занимала Бриттани, нежели занималась с нею. Если Лиззи проверит ее ученость, она в ужас придет.

Вдруг Даниэль Бернар разболтает, что Ада работала в «Гаване»? Увольнение могло означать только одно: ей придется снова стать такси-гёрл. Но она уже не могла без содрогания вспоминать тот дымный похотливый мир – слишком далек он был от уюта детской спальни с розовыми цветочками на обоях.

Лишь бы Даниэль не выдал ее! Господи, спаси и помилуй нас, грешных.

Глава 25

1

Перекрестившись, Иржи вошел в церковь. Запах ладана, пустые скамьи, свет витражей. Он встал на колени перед главным алтарем, сложил руки.

– Под Твою защиту прибегаем, Святая Богородица… Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда…

Нина крутила дела за спиной Иржи, была деятельна и бойка. Сердилась на каких-то неведомых Антуана и Патрика:

– Им не нужны деньги! Им хоть сколько плати, они все делают спустя рукава. Пан Лабуда, скажите, они не слушают меня, потому что я женщина? Или они просто дураки? Или я не умею выбирать работников?

Иржи не знал, что ответить. Он вообще не понимал, что происходит.

Нина велела ему подписывать бумаги на вывоз дипломатической почты. Кого за это посадят? Сама-то Нина отвертится: она хитрая – наверняка придумала, как в последний момент удрать с чемоданом денег.

Время от времени она совестилась:

– Вы простите меня за все. Так вышло… Хотите, я вам виолончель куплю?

– Какой смысл?

– Ну… Будете композитором. У вас же талант к музыке…

Ей хотелось облагодетельствовать Иржи и за счет этого самой стать добрее и благороднее.

– У меня есть друг, – рассказывала она. – Вы его знаете: Даниэль Бернар. Он говорит: «Куда бы я ни пришел, мир должен становиться лучше. Если я зайду в клубную уборную и увижу бумагу на полу, я подниму, чтобы после меня было чище». Здорово, правда?

Нина встречалась с Даниэлем почти каждый день: у них были какие-то дела. Она даже познакомила его с Лемуаном. Знал ли пан Бернар о том, что чехословацкое консульство – золотая обманка? Бог весть.

Если Даниэль приглашал Нину в ресторан, она брала с собой Иржи – для отвода глаз. Пан Бернар был женат, и она не хотела подавать повод для сплетен. Иржи был им удобен.

Они разговаривали об освобождении заложников с «Голубого экспресса» – их все-таки выпустили за выкуп в восемьдесят тысяч долларов; обсуждали японские легенды, корейскую кухню и особенности чайной церемонии в восточных провинциях. На «чехословацкого консула» они обращали не больше внимания, чем на щенка бассета Муху, которого пан Бернар везде таскал с собой.

Иржи удивляло то, что Даниэль никогда не заговаривал с ним по-чешски, хотя, без сомнения, знал этот язык.

Намолившись, Иржи долго стоял на занемевших коленях, смотрел на свою искалеченную руку. Ведь мог же спасти ее – и тогда все пошло бы по-другому. Во время отступления из-под Омска поезд встал, и дальше пришлось ехать на санях. До конца дней не забыть черную колонну беженцев, оставлявшую после себя грязный снег, тряпье и мертвых. Иржи увидел потерявшуюся девочку: привалилась к сугробу, у шапки одно ухо оторвано – висит на нитке. А в глазах детский непередаваемый ужас.

– Пан Ворличек! Пан Ворличек! – затормошил Иржи уснувшего офицера. – Давайте возьмем ее: она умрет здесь.

Пан Ворличек сказал, что лошадь выбилась из сил и, если Лабуда так хочет заботиться о русских детях, пусть слезает с саней и идет пешком. А ребенка сажает на свое место.

Иржи уступил девочке место, а через несколько дней ошалевший от бессонницы врач ампутировал ему съеденные морозом пальцы.

2

Тамара смотрела на свою возбужденную подружку, на Нину Васильевну. Она ускользала от нее тополиным пухом – потянешься к ней, и она улетает от движения воздуха у ладони. У Нины Васильевны появились дела, о которых Тамаре не полагалось знать. У нее появился Даниэль.

Она читала трактаты Сунь-цзы[38] и Макиавелли,[39] даже цитировала что-то. Мистер Бернар вживлял в нее инородные слова, вливал чужую кровь.

Тамара медленно дышала, как учила ее китаянка, умеющая вкалывать иглы и снимать боль. Собраться. Успокоиться. Быть мудрее и безмятежнее.

Нина Васильевна сидела на низкой скамеечке у ее ног. Загорелые тонкие руки плотно обхватили колени. Ключицы, впадинка под горлом, низко опущенное лицо – отрада для глаз… Все напряжено, будто она того и гляди сорвется с места и побежит. Что-то у нее не складывалось.