Белый шаман - [36]

— Пойгин шаман! — еще раз рявкнул Ятчоль.

— А где он, кстати? — спросил Степан Степанович, махнув безнадежно рукой на Ятчоля. — Где Пойгин и его Кайти? Позовите их сюда. Я буду учить вас считать деньги и пользоваться весами.

А Пойгин, хоть и оценил честность нового торгового человека, никак не мог пойти с ним на сближение, полагая, что тот завел дружбу с Ятчолем. Сам Ятчоль делал все возможное, чтобы в стойбище люди думали: русский — его лучший друг. Мэмэль не стеснялась намекать об особом расположении русского к ней, показывала женщинам пачку иголок, якобы подаренную ей торговым человеком. По стойбищу пошли пересуды, дескать, бесстыжая Мэмэль всегда липла к чужеземцам, жаль, что русский, такой, судя по всему, хороший человек, не смог все-таки устоять перед ее нахальством. Кайти в пересудах участия не принимала, но на Мэмэль смотрела с величайшим презрением. Потерял для нее всякий интерес и русский, которого она поначалу, как и ее муж, сердечно приняла за честность в торговле. В магазин заходила она все реже и реже и только тогда, когда надо было что-нибудь купить. Однако, наслышавшись, что русский по вечерам не торгует в магазине, а учит считать деньги, смешит людей песнями, громкими непонятными говорениями, она не могла одолеть любопытства, пришла посмотреть, что там происходит.

Русского Кайти увидела за странным занятием. Сидел он на прилавке с какой-то коробкой в руках, у которой была длинная шея, с тремя тонкими, туго натянутыми проволочками, пальцем бил по проволочкам, от чего они издавали громкий, веселый звук, и что-то громко пел.

Чугунов давал концерт самодеятельности. Балалайку он обнаружил при очередном осмотре ящиков с товарами, которые хранились в складе, сооруженном из брезента, натянутого на деревянный каркас. Он сам еще в Хабаровске после некоторых колебаний сунул балалайку в ящик вместе с другими товарами и теперь был несказанно рад. Усевшись на прилавок, Степан Степанович сыграл все, что умел, а затем решил пропеть и частушки, кое-что сочиняя прямо на ходу.

Ветер дует, ветер дует, И трещит лютой мороз, Степка с чукчами торгует И смешит их всех до слез.

Чукчи и в самом деле смеялись, тем более что видели: русскому это нравится, а им так хотелось ему угодить.

Если б видела Ритуля, Развеселый я какой, Прилетела бы, как пуля: Здравствуй, милый, дорогой.

Степан Степанович и сам смеялся, стараясь заглушить ядовитую горечь, и было трудно понять, как выдерживают струны его балалайки — так усердно он их терзал. Когда вошла Кайти, он еще несколько раз ударил по струнам, не в силах остановить своего буйного разбега, а потом отложил балалайку в сторону и воскликнул:

— Смотрите, Кайти… Кайти пришла! Проходи сюда, голубушка, здесь есть место. Проходи, сейчас я научу тебя мерить вот этим метром мануфактуру. Да и деньги считать надо бы тебе научиться…

Увидев, с каким преувеличенным вниманием русский встретил Кайти, Мэмэль обиженно надулась, опустила голову, ревниво кусая губы. Степан Степанович, развернув на прилавке ситец, принялся показывать, как отмеряют его метром.

— Смотри, смотри сюда, Кайти. Допустим, на платье тебе надо четыре метра…

И устремились к прилавку, кроме Кайти, все, кто был в магазине: спасибо русскому, он учит понимать полезные вещи, спасибо ему и за то, что в стойбище стало жить веселее.

Кайти стала звать мужа на вечера в факторию:

— Пойдем посмотрим. Русский смешной и очень добрый. Я за всю жизнь так много не смеялась, как там.

Пойгин согласился. В магазин он вошел в тот момент, когда Чугунов декламировал Некрасова, «Мужичок с ноготок» — единственные стихи, которые он помнил со школьных лет. Приветливо помахав рукой Пойгину и Кайти, он продолжал добросовестно дочитывать до конца и, когда в одном месте сбился, сказал:

— Вот, дьявол, забыл. Вы уж простите, я этот куплет начну сначала…

Когда русский умолк, Пойгин сказал, наблюдая, в какой глубокой задумчивости сидят люди:

— Вы настолько погрузились в думы, что я позавидовал… Неужели вы научились русскому разговору и все поняли, о чем говорит торговый человек?

— Неважно, что мы не понимаем его разговор, — возразил старик Акко, — важно, что мы чувствуем… это не простые слова, это — говорения. Наверное, он все-таки шаман. — И, помолчав, уважительно добавил: — Наверное, он, как и ты, белый шаман…

— Не изрекай, старик, глупостей! — сердито воскликнул Ятчоль. — Я скажу русскому, о чем твои глупые мысли… он не слишком за это будет к тебе благосклонным.

— А ты все пугаешь? — спросил Пойгин, разглядывая своего неприятеля недобрым, сумрачным взглядом. — Не выдавай свою неблагосклонность к людям за неблагосклонность русского. Я думаю, он мало похож на тебя.

— Вы что, опять бранитесь? — раздосадованно спросил Чугунов. — Вот это зря. Скорей бы мне вашему языку научиться. Будьте уверены, я вас быстро помирю…

— О чем говорит русский? — спросил Акко, обращаясь к Ятчолю.

— Надо полагать, рассердился на Пойгина.

— Я не чувствую, что он на меня рассердился…

— Почему не чувствуешь?

— Я вижу его глаза, слышу его голос. Этого мне достаточно…

— Может, ты думаешь, он ругает меня? Ошибаешься. Мы с ним друзья. Знал бы ты, чему он меня научил. Вот скоро увидишь…