Белый сайгак - [11]

— Не надо, не надо, Салихат. Ты догадываешься, зачем я приехал?

— Зачем?

— Я за тобой приехал, Салихат. Я страдал. Пусть не достанутся такие муки даже врагу, я не могу жить без тебя. Если ты хочешь убить меня, что ж, выгони меня сейчас же. Гони, гони меня, Салихат. Что же ты молчишь?

— И ты возьмешь меня такую к себе?

— Возьму! Любимая, радость моя, возьму! Уедем мы с тобой туда, где нас никто не знает. — Абдул-Азиз вскочил.

— И ни разу не упрекнешь?

— Никогда, лучше умру! Пойдем.

— Как, сейчас?

— Да, немедленно. Во дворе машина.

— Эй, женщина, — раздался голос Эсманбета, — с кем это ты разговариваешь?

— Это мой муж.

— Что он хочет от тебя?

— Приехал за мной, хочет, чтоб я поехала…

— Интересно, очень интересно. Ну-ка, дай я хоть погляжу на него. А то вижу только одну сутулую спину. — Эсманбет встал, натянул штаны, подошел к пришельцу, неожиданно схватил его за руку, поставил на ноги, повернул лицом к двери и пинком в зад выбросил за порог. Все это произошло в мгновение ока. Салихат не успела даже вмешаться, она только испуганно вскрикнула. Эсманбет закрыл на крючок дверь и попытался обнять се, но она отскочила от него как от огня.

— Ты не имел права! Ты… прочь! Не прикасайся ко мне! Уходи. Ненавижу. Всех ненавижу!

— И меня?

— Да, тебя в первую очередь!

— Очень интересно… Неужели ты пойдешь с ним? Это же не мужчина, это же…

— Он в тысячу раз лучше, лучше, лучше тебя! Я уйду с ним, уеду…

— Никуда ты не уедешь.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?! Да я тебя знать не знаю и знать не хочу.

— Узнаешь. Я Эсманбет. Руки у меня длинные, они дотянутся до тебя, где бы ты ни была.

— Будьте вы все прокляты! — Салихат опустилась на табуретку и разрыдалась. Во дворе заурчал мотор, и машина отъехала, ослепив на мгновенье светом фар окна комнаты.

Обо всех этих подробностях ничего не было сказано в письме, пришедшем в райком. Просто учитель Абдул-Азиз взывал к совести и добропорядочности человека, который силой и угрозами удерживает в Тарумовке его жену, заблудшую и беспомощную женщину. Он писал о том, что хотел бы вернуть ее, что ей будет лучше с ним, с Абдул-Азизом, а что касается его самого, то ему нет без жены никакой жизни. В письме учитель не просил наказывать человека по имени Эсманбет, но просил сделать ему внушение и растолковать, что недостойно коммунисту, взрослому мужчине, имеющему свою семью, вести себя так бесчеловечно. Это была не слезливая жалоба, но глубоко прочувствованное обращение человека за помощью, вопль пострадавшего, крик утопающего. Между прочим, в письме содержалось предостережение, что если упомянутый Эсманбет не оставит в покое эту женщину и если уважаемые товарищи из райкома не помогут бедному учителю, то у него не остается другого выхода, кроме как покончить жизнь самоубийством.

Письмо заставило призадуматься всех присутствовавших. Каждый заглянул в себя, прислушался к своей совести. Каждый подумал, что, пожалуй, не смог бы на месте Абдул-Азиза написать такого проникновенного, трогательного письма. Даже Эсманбет, выслушавший вместе со всеми это письмо, теперь иным представил себе человека, которого так бесцеремонно выбросил за порог. Этот поступок показался Эсманбету грубым, и он искренне раскаялся про себя и пожалел, что обидел такого хорошего человека.

Многим сидящим здесь автор письма стал казаться каким-то неземным существом, не от мира сего, чуть ли не ангелом. «Да, трудно ему придется в жизни», — думалось людям. Но, может быть, в этих глубоких страданиях и есть его счастье? Говорят, счастье в любви. А то, что он безумно любит эту женщину, явствовало из письма, в которое вложено столько души, столько грусти и глубокой печали, столько беспокойства за судьбу заблудшей жены! Такое письмо в райком мог написать только человек с большим сердцем, с хрустальной совестью, с широкой душой. Стыдно и горько сделалось Эсманбету, и он решил тотчас раскаяться и признаться во всем, а вместе с тем дать слово, что больше ничего подобного не повторится с его стороны.

После чтения письма возникла пауза. Эсманбет хотел уж раскрыть рот для покаянных слов, но люди, сидевшие вокруг, опередили его и стали бросать обидные реплики. Голоса, которые раздавались со всех сторон, больно задевали и злили Эсманбета. Он даже не понял в первую минуту, что происходит. Всех этих людей он очень хорошо знал. Разве сами они безгрешны? Взять хотя бы двоюродного брата — второго секретаря. Кто-кто, а Эсманбет знает своего брата. Да и другие тоже… Но все вдруг заговорили, словно сами были ангелы, а перед ними оказался черт с хвостом и рогами.

— Какое непристойное, аморальное поведение.

— Это недостойно человека, если он человек…

— Как можно позволить себе обидеть такого человека? Эх, Эсманбет, не ожидали мы от тебя.

— Здесь напрашиваются суровые выводы.

— Эсманбет — человек с заслугами, — робко заметил кто-то.

— Былые заслуги не умаляют его вины, на то мы и собрались…

— А сами-то вы! — взорвался наконец Эсманбет.

— Эсманбет! — прикрикнул двоюродный брат, которому было, неприятно, что тот сам осложняет дело.

— Товарищи, — заговорил, медленно поднимаясь из-за массивного стола, первый секретарь, который выглядел среди всех более спокойным и сдержанным. — Мы сегодня собрались обсудить не только поведение Эсманбета. То, что он в прошлом имел заслуги перед народом, несомненно, и об этом мы не забудем… Но есть факты, усугубляющие вину Эсманбета перед нашим обществом… — Все насторожились, Эсманбет вздрогнул. — Вот передо мной докладная инспектора по охране сайгаков Мухарбия, который бьет тревогу. Из года в год увеличивается количество людей, промышляющих легкой добычей, и с каждым годом все меньше становится сайгаков в степи. В записке подчеркивается, что среди браконьеров трижды попадался Эсманбет со множеством убитых сайгаков…