Белый саван - [50]
И Вайдилёнис протянул мне исписанные листы. Я читал, а в висках пульсировала кровь. Вайдилёнис по-прежнему стоял, засунув руки в карманы.
Когда я кончил читать, положил листы на зеленое одеяло.
— Вот типичная импотенция. В четырех стихотворениях — трижды повторяется слово «Литва». Главная идея: расовое превосходство литовцев. С технической стороны все чисто. Мог бы рекламировать обувной крем. Образы не утомляют. Само собой разумеется, в лесу воздух чище. А кто вдохновлял Витаутаса Великого на зеленом поле? Уж не ты ли в своих зеленых штанах?
— Правильный мой диагноз, — тихо проговорил Вайдилёнис, качая головой.
— Качай, качай головой на здоровье, популярный поэт! Тебя забудут!
— А тебя уже забыли, — мрачно парировал Вайдилёнис.
Я умолк. И молчал ровно четыре месяца.
Уже глубокой осенью, когда дождь хлестал, не переставая, в лагере умерла старушка. Первая, кто перешел в мир иной из этой барачной жизни. Старушка ничем особенным не выделялась. Усердно посещала каждое богослужение, радовалась лагерной пайке и умерла от разрыва сердца, хотя жаловалась на ревматизм ног. Было решено торжественно ее похоронить, как первую жертву.
По странному совпадению в нашем лагере находился бывший музыкант из духового оркестра. Он скомплектовал оркестр, поскольку директор Унры[57], мясник из Огайо, будучи в сильном подпитии, подарил им духовые инструменты, присвоенные в свое время у немцев. Ветеран-трубач нашел нескольких юнцов и быстро научил их играть марш «Два ксендза, два братца» и «Попурри из литовских мелодий», которое составил еще в Литве один еврей. Таким образом, похороны старушки явились как бы «десертом» и генеральной репетицией для похоронного марша Шопена, как выразился капельмейстер, носивший по традиции усы и игравший на корнет-а-пистоне.
Старушку обрядили в черное платье, сердобольные дамы сшили его из разных лоскутов, которые предварительно покрасили эрзац-краской, и зеленые пятна оживляли наряд умершей. Гроб сколотил столяр Римшинис, выбрав наименее гнилые доски из тех, что валялись возле недостроенного барака, Из центрального лагеря прибыл священник, приятный, сдержанно улыбающийся при каждом ругательстве, привычном для обитателей бараков.
Нам предстояло шагать около двух километров до маленького городка с величественным названием «Konigshafen». Был полдень, дождь прекратился. Мы построились. Младший скаут Повиленас нес крест. Тепло одетый священник брел в чьих-то одолженных калошах. Лошадь, почему-то с толстым брюхом, мотала мордой, и старушка тряслась на простой швабской телеге. Оркестр шагал, гордо посверкивая трубами.
У старушки не было родственников, и поэтому в первых рядах вышагивало лагерное начальство и прочий высокий люд: они сдерживали речи, и их удивляло обилие многоточий. Ну а дальше — шли мы.
С километр топали в дружном молчании. Духовой оркестр мешкал. Капельмейстер не слишком доверял своим коллегам, говорил, что удивить можно всего лишь раз. Вот тут-то и припустил снова дождь. Дождевые струи косо хлестали по лицу, вода текла в уши бедной лошади, забрызгала Распятие, намочила волосы Повиленаса, лужицы на крышке гроба держались не больше секунды, а потом проливались на землю. Гроб был со щелями, низ шире верха, поэтому дождь, без сомнения, мочил платье старушки.
— Старушка отсыреет, — сказал я Вайдилёнису, шагавшему рядом с сомкнутыми губами и с многозначительным выражением.
— Не кощунствуй, — пресек он мои размышления вслух.
— Я и не собираюсь. Холодная кожа и холодная вода. Неприятное сочетание. А почему молчат иерихонские трубы?
Капельмейстер взмахнул рукой, и музыканты, вытащив зеленые платки, обтерли запотевшие инструменты. С чавканьем шлепали калоши священника. Дорога была все такая же глинистая, и мне казалось, я чувствую всасывающее в себя притяжение земли. Сквозь дождевую завесу уже проступала башня костела, взметнувшаяся над городком. Вокруг простирались раскисшие поля. Тесный мирок, из которого мы пытались вырваться.
— Сейчас дождь растопит эрзац-краску. Черная жидкость ни за что ни про что окрасит кожу невинной старушки. Впечатляющий эффект. Впрочем, похороны всегда проходят под черным знаком. И все-таки небеса делают нас терпимее к человеческим символам. Если польет сильнее, мы похороним негритянку.
Вайдилёнис схватил меня за плечо. Его мокрое лицо поглупело от ярости. Я ухмыльнулся. Вайдилёнис прошипел:
— Ты параноик. Твое место в сумасшедшем доме.
— Лучше высморкайся, — огрызнулся я.
Неожиданно грянул оркестр. Мы подошли к городским огородам, летние домики-конурки выстроились рядами среди намокшей наготы. Шопен обрушился на нас всей своей чудовищной несыгранностью оркестра. Новички дули в трубы, не попадая в такт с барабаном и не обращая внимания на грозные повороты капельмейстера. Его корнет-а-пистон оглашал звуками пространство в несколько метров, и резкие вскрики мелодии тут же обрывались, гасли.
— Этот тощага заплюет весь кларнет, — посетовал я вполголоса.
Вайдилёнис от меня отвязался. Шопен рухнул. Его лаковые штиблеты разорвались, манишка измялась, он лишился кружевных манжет, измазал глиной вдохновенное лицо, в его кудрях запутался гравий. Шопен рыдал в голос. Он простыл. Чахотка? Нет, чахотка развивается не так стремительно. Шопен заболел воспалением легких, и это было смертельно.
Не успел разобраться с одними проблемами, как появились новые. Неизвестные попытались похитить Перлу. И пусть свершить задуманное им не удалось, это не значит, что они махнут на всё рукой и отстанут. А ведь ещё на горизонте маячит необходимость наведаться в хранилище магов, к вторжению в которое тоже надо готовиться.
«Альфа Лебедя исчезла…» Приникший к телескопу астроном не может понять причину исчезновения звезды. Оказывается, что это непрозрачный черный спутник Земли. Кто-же его запустил… Журнал «Искатель» 1961 г., № 4, с. 2–47; № 5, с. 16–57.
Современная австрийская писательница Марианна Грубер (р. 1944) — признанный мастер психологической прозы. Ее романы «Стеклянная пуля» (1981), «Безветрие» (1988), новеллы, фантастические и детские книги не раз отмечались литературными премиями.Вымышленный мир романа «Промежуточная станция» (1986) для русского читателя, увы, узнаваем. В обществе, расколовшемся на пособников тоталитарного государства и противостоящих им экстремистов — чью сторону должна занять женщина, желающая лишь простой человеческой жизни?
Франс Эмиль Силланпя, выдающийся финский романист, лауреат Нобелевской премии, стал при жизни классиком финской литературы. Критики не без основания находили в творчестве Силланпя непреодоленное влияние раннего Кнута Гамсуна. Тонкая изощренность стиля произведений Силланпя, по мнению исследователей, была как бы продолжением традиции Юхани Ахо — непревзойденного мастера финской новеллы.Книги Силланпя в основном посвящены жизни финского крестьянства. В романе «Праведная бедность» писатель прослеживает судьбу своего героя, финского крестьянина-бедняка, с ранних лет жизни до его трагической гибели в период революции, рисует картины деревенской жизни более чем за полвека.
Новый роман П. Куусберга — «Происшествие с Андресом Лапетеусом» — начинается с сообщения об автомобильной катастрофе. Виновник её — директор комбината Андрес Лапетеус. Убит водитель встречной машины — друг Лапетеуса Виктор Хаавик, ехавший с женой Лапетеуса. Сам Лапетеус тяжело ранен.Однако роман этот вовсе не детектив. Произошла не только автомобильная катастрофа — катастрофа постигла всю жизнь Лапетеуса. В стремлении сохранить своё положение он отказался от настоящей любви, потерял любимую, потерял уважение товарищей и, наконец, потерял уважение к себе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.