Белый саван - [42]

— Плохо ты знаешь Америку, Tony. Мы с тобой двойники, которые только-только встретились. И я не стану взвешивать все «за» и «против». Я не чета вам, европейцам.

Stanley бросает взгляд на часы.

— Пора идти, — говорит он. Оба поднимаются.

Идут к двери.

А моя юность могла бы меня спасти? Если бы писал о ней стихи, наверное, сказал бы то же самое, что и большинство. Это была бы ностальгия с ее извечной хрупкостью, нежностью. Болота. Ели и березы. Поваленный телеграфный столб. По глинистой дороге с трудом тащится кляча. Благородная ложь. Правду не выразить. Хотя… сейчас погружусь в правду.

Up and down, up and down. А вот и девятка.

12

ИЗ ЗАПИСОК АНТАНАСА ГАРШВЫ

Был мне двадцать один год, жил я в Каунасе, изучал литературу, а на карманные расходы и на всякие развлечения зарабатывал игрой на бильярде.

В те годы модернизировали аллею Свободы. Исчезли булыжная мостовая и рельсы для конки. Улицу заасфальтировали, как и подобает в крупных городах. Разбогатевшее правительство возмечтало построить элегантные полунебоскребы. Красные автобусы мягко покачивали боками, легко и пружинисто подбрасывая вверх дам и мелких, любвеобильных господинчиков с торчащими, набитыми ватой плечами, что делало их похожими на ледоколы. В кафе Конрада вернувшиеся из Парижа художники перебрасывались французскими именами и часами пили одну-единственную чашечку кофе. В витринах книжных магазинов лежали новые издания по искусству, журналы, книги. Государственный театр вовсю экспериментировал, потрясая зрителей пышностью постановок, и чуть ли не каждую неделю расклеивал афиши с фамилиями знаменитых гастролеров. В «Версале» в сексуальном танце извивалась потертая мулатка, и известный инженер всякий раз переплачивал ей за ночь. Щеголи не чуяли под собой ног от гордости, ходили, повязав галстуки кричащих расцветок, за которые приходилось переплачивать, как и за мулатку.

Асфальт обрамлял окружностями уже стареющие липы. По бульвару горделиво вышагивали самые красивые в странах Балтии полицейские, флегматично курили папиросы облачившиеся в белое продавцы колбасок, и выдающийся оперный тенор прохаживался здесь же, совсем как Отелло на сцене. Появилось множество пивных баров с игральными автоматами, опустошавшими карманы, с вечным гомоном второразрядных артистов, писателей и управляющих.

И новая пророчица, которая, правда, теперь звалась мадам Кукареку, полупомешанная старуха, не обращала никакого внимания на то, «как много господ, какие все красивые», а шлепала мимо, разговаривая сама с собой среди всей этой пестроты и мелькания ярких огней, выстроенных домов, асфальта, лип, полицейских, колбасников и щеголей.

А когда темнело и над сумрачными липами в ореоле листвы загорались фонари, на тротуары стайками выплескивались проститутки, совсем как после окончания службы в костеле, и на их зубках маняще посверкивала цена. Их жадно оглядывали «шлифующие» мостовые гимназисты. Кавалеры с накладными плечами делали вид, что не замечают их, торопились на американские фильмы со своими любовницами или кандидатками в жены, причесанными и одетыми на западный манер.

А длинноволосый поэт шел по бульвару, запрокинув голову, как будто хотел разгадать звездную тайну. Концы его галстука, соответствующего, разумеется, профессии, ритмично подскакивали и бились по нестираной «манишке», в башмаки он подложил картон, так как подметки давным-давно стерлись. В его воображении взлетал колодезный журавль, в усадьбе пели первые петухи, а липы на Лайсвес аллее (алее Свободы) пахли совсем как липы на обочине поля.

В тот вечер я был счастлив. В кармане брюк звенело несколько десятков литов. Я наметил себе жертву из Паневежиса и выдоил-таки все из этого лысого помещика, то проигрывая, то осторожно и с полной неожиданностью выигрывая, потом снова фатально спуская выигранные деньги, и, наконец, после нескольких эффектных партий под хихиканье восхищенных зрителей ссыпал в карман монеты и оставил помещика досасывать бокал с пивом трясущимися губами.

На Лайсвес аллее я глубоко отдышался. Двое, трое суток были в моем распоряжении. Я шел с высоко поднятой головой. Никак не мог забыть, каким же молодцом я оказался сегодня. Мои пальцы спокойно поглаживали зеленое сукно, мои глаза точно измеряли расстояние, и кием я работал на редкость метко, шары один за другим попадали в лузы.

Вдруг я почувствовал перемену. Слабая дрожь волнами пробегала у меня по позвоночнику. Кружилась голова. «Неужели я меняюсь?» — осенила вдруг странная мысль. Я остановился возле кинотеатра. «И Лайсвес Аллея тоже меняется?» Я прислонился к витрине. По спине по-прежнему прокатывались волны. «Утомился от игры, наверное», — подумалось мне. И в этот миг я заметил Женю. Невысокую, опрятную, добросовестную проституточку в хорошем расположении духа на рабочем месте. Схватил ее за руку и потащил в переулок, в тень дома.

— Сдается мне, ты сегодня выиграл? — изучающе поглядев, поинтересовалась Женя.

— Да, выиграл, — ответил я.

— Хочешь меня? — опять спросила Женя. Я промолчал.

— Сдается мне, прежде всего ты хочешь выпить, — решила Женя.

— Угадала. Подожди здесь, сбегаю в магазин. Сегодня ночью мы будем пить красный крупник.