Белый Паяц - [59]

– В начале этого века пророчества Печального короля внезапно стали сбываться, – сказал он просто. – Самые безумные, самые невероятные, самые бредовые – они сбывались одно за другим. Причем сперва находилась книга, или рукопись, или те самые жалкие обрывки пергамента, а после случалось то, что было в них написано. Те мистические тайны, в которые мы были посвящены веками, лишь в редких случаях напрямую касались нашей повседневной, обыденной жизни – с бесконечной борьбой с монстрами, с интригами и заговорами, о которых вспомнил барон Хиттинг. И вдруг, в одночасье, все перевернулось. Мы словно прозрели и впервые увидели, что на самом деле происходит вокруг нас.

* * *

Лорна поставила перед Картахалем праздничный ужин и осталась стоять рядом, – может, он закажет еще вина или захочет ее знаменитых пирожков со сладким повидлом; а может, пригласит ее сесть, и они будут рядом, – пусть недолго, но и то счастье.

На ней сегодня самое нарядное платье – синее, под цвет глаз, с открытым воротником, пышными рукавами и многослойной юбкой. В ложбинке груди заманчивой капелькой поблескивает дорогой жемчужный кулон на витом серебряном шнурке. Она подвела глаза сурьмой и намазала губы сладковатой тягучей розовой помадой из маленькой золотой коробочки: хатанский купец, просивший за нее большие деньги, уверял, что она творит чудеса и любой мужчина воспылает желанием приникнуть к устам, покрытым его чудодейственной смесью.

И он даже не наврал. Каждый второй посетитель «Выпивохи» вслух замечал, что сегодня прелестная хозяюшка вдвое краше против обычного, и лез целоваться.

Только Картахаль сидел безучастно.

И во внезапном приливе обиды и злости Лорна подумала, что однажды возьмет на кухне длинный нож, которым повара разделывают свежую рыбу, пойдет в казарму и изрежет проклятый барабан на мелкие кусочки. А что не сможет изрезать, разобьет.

Барабан, тот самый огромный инструмент, который всегда вывозили на поле боя, чтобы он своим мерным стуком воодушевлял Созидателей на битву, звали Бунда-Хум. Всем новобранцам, без исключения, отчего-то казалось, что он говорит «бун-да-хум, бун-да-хум, бун-да-хум», когда тяжелые била охаживают его кожаные бока.

Он служил в когорте Созидателей чуть ли не целый век. Его чинили после каждой битвы, латали, перетягивали кожу и снова отправляли в сражение. Воины менялись, человеческие лица мелькали, сливаясь в одно, а он оставался прежним. Он был единственным из всех, кто непременно выживет, кого не придется оплакивать, празднуя победу и подсчитывая горькие потери. Он не оставит в одиночестве, тоске и растерянности; он не подарит чувства вечной вины и невозможности эту вину искупить. Его не придется хоронить и после ходить на могилу, все сильнее зарастающую дикими растениями. Он всегда будет рядом – до и после боя, к нему можно привалиться спиной, прижаться и почувствовать себя в безопасности.

Картахаль не видел смысла сближаться с товарищами по оружию – ни с равными, ни с подчиненными. Чем они лучше, чем отважнее и честнее, тем скорее постигнет их судьба Лейфорта. А если они к тому же разумны и удачливы, то при первой же возможности оставят когорту и подадутся на службу в орден, либо получат офицерское звание и отправятся командовать собственным отрядом. В любом случае ему суждено снова пережить горечь утраты.

За семь лет, минувших со дня Торогайского сражения, только он не покинул когорту Созидателей, дослужившись от рядового гермагора до командира. Он, да еще славный Бунда-Хум.

Вот почему, придирчиво выбрав его из всех окружающих, Картахаль дружил с барабаном. Он поместил в него всю свою горячую привязанность, преданность, нежность и теплоту, на какие только был способен.

Лорне не досталось ни капли.

* * *

Придворные старательно и притом совершенно искренне выполняли приказ его величества – веселиться. Музыка и смех не умолкали ни на минуту. Танцующие пары кружились по всему залу. И королевский стол, за которым шла тихая беседа, выглядел одиноким островком в океане.

Подали третью перемену блюд – морских тварей, приготовленных на открытом огне, щедро политых винным соусом и приправленных чесноком. Они выглядели так аппетитно, что, невзирая на тяжелый разговор, все взяли себе по кусочку и какое-то время тщательно пережевывали еду, скрываясь за этим сложным и важным занятием от насущных проблем, а также выигрывая драгоценные минуты на размышление.

Риардон Хорн молчал – не в его чинах вмешиваться в бурные перепалки высокопоставленных особ. Но внимательно наблюдал за ними, подмечая каждую мелочь, как учил его Фрагг Монтекассино.

Сам великий магистр спокоен и сосредоточен. Он уже пересек незримую черту, и отступать ему некуда, а это, как ни странно, всегда облегчает душу. Нет места изнурительным душевным метаниям, колебаниям и сомнениям. Остается только идти вперед, к намеченной цели, а это опытный боец Монтекассино умеет лучше всего.

Его янтарные глаза сверкали злым весельем, как в яростном сражении, – посмотрим, кто кого!

Гус Хиттинг уже справился с первым недоумением и теперь вычисляет причины и следствия. Он великолепный стратег, и если бы не абсолютное его бескорыстие и беззаветная преданность – преданность, на какую способны только собаки, варвары и один безумный чегодаец, он бы мог испортить много крови и гро-вантарам, и котарбинцам, и королю.